Стихи мой милый что тебе я сделала цветаевой: Вчера ещё в глаза глядел — Цветаева. Полный текст стихотворения — Вчера ещё в глаза глядел

Стихи мой милый что тебе я сделала цветаевой: Вчера ещё в глаза глядел — Цветаева. Полный текст стихотворения — Вчера ещё в глаза глядел

Содержание

Биография цветаевой. Стихи цветаевой о любви Короткие стишки м и цветаевой

Русская литература не зря считается одной из лучших в мире. Знаменитые стихи Марины Цветаевой о любви знают практически во всех странах. В них выражается вся глубина чувств и эмоций, переживаемых человеком. Это целый мир полный ярких красок. На этих страницах вы можете читать лучшие стихи Цветаевой о любви. Здесь каждый сможет найти произведения на свой вкус, короткие и большие, веселые и грустные.

Август — астры,
Август — звезды,
Август — грозди
Винограда и рябины
Ржавой — август!

Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август!- Сердце!

Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных —
Август!- Месяц
Ливней звездных!

Бабушке

Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?

Руки, которые в залах дворца

Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! — Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от вас ли?..

Быть нежной, бешеной и шумной…

Быть нежной, бешеной и шумной,
— Так жаждать жить! —
Очаровательной и умной, —
Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины…
— О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,
— О, стать как лед! —
Не зная ни того, что было,
Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось
И вновь срослось,
Забыть свои слова и голос,

И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной —
На стебельке,
На этой узкой, этой длинной
Моей руке…

Как зарисовывая тучку
Издалека,
За перламутровую ручку
Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги
Через плетень,
Забыть, как рядом по дороге
Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,
Как дни тихи…
— Все шалости свои, все бури
И все стихи!

Мое свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я, вечно-розовая, буду
Бледнее всех.

И не раскроются — так надо —
— О, пожалей! —
Ни для заката, ни для взгляда,
Ни для полей —

Мои опущенные веки.
— Ни для цветка! —
Моя земля, прости навеки,
На все века.

И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

В раю


Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече Не утаю.

Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно Ловить твой взор.
Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!

Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг,- я слез не утаю…
Ни здесь, ни там,- нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!

В синее небо ширя глаза…

В синее небо ширя глаза —
Как восклицаешь:- Будет гроза!

На проходимца вскинувши бровь —
Как восклицаешь:- Будет любовь!

Сквозь равнодушья серые мхи —
Так восклицаю:- Будут стихи!

В черном небе слова начертаны…

В черном небе слова начертаны —
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.

В поте — пишущий, в поте — пашущий!

Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий,-
Дуновение вдохновения!

Вот опять окно…

Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.

Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!

Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

Вчера еще в глаза глядел…

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода,- в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:

Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать»,- ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,

Мой милый,- что тебе я сделала!

Гибель от женщины. Вот знак…

О. Э. Мандельштаму

Гибель от женщины. Вот знак
На ладони твоей, юноша.
Долу глаза! Молись! Берегись! Враг
Бдит в полуночи.

Не спасет ни песен
Небесный дар, ни надменнейший вырез губ.
Тем ты и люб,
Что небесен.

Ах, запрокинута твоя голова,
Полузакрыты глаза — что?- пряча.
Ах, запрокинется твоя голова —
Иначе.

Голыми руками возьмут — ретив! упрям!
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам!
Серафим!- Орленок!

Два солнца стынут,- о Господи, пощади!…

Два солнца стынут,- о Господи, пощади!-
Одно — на небе, другое — в моей груди.

Как эти солнца,- прощу ли себе сама?-
Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут — не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.

Декабрь и январь

В декабре на заре было счастье,
Длилось — миг.
Настоящее, первое счастье
Не из книг!

В январе на заре было горе,
Длилось — час.
Настоящее, горькое горе

В первый раз!

Из Польши своей спесивой…

Из Польши своей спесивой
Принес ты мне речи льстивые,
Да шапочку соболиную,
Да руку с перстами длинными,
Да нежности, да поклоны,
Да княжеский герб с короною.

— А я тебе принесла
Серебряных два крыла.

Из сказки — в сказку

Все твое: тоска по чуду,
Вся тоска апрельских дней,
Все, что так тянулось к небу,-
Но разумности не требуй.
Я до смерти буду
Девочкой, хотя твоей.

Милый, в этот вечер зимний
Будь, как маленький, со мной.
Удивляться не мешай мне,
Будь, как мальчик, в страшной тайне
И остаться помоги мне

Девочкой, хотя женой.

Как правая и левая рука…

Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.

Мы смежны, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.

Но вихрь встаёт — и бездна пролегла
От правого — до левого крыла!

Похожие записи:

Похожие записи не найдены.

Мне нравится, что вы больны не мной

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…

Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!

Рыцарь ангелоподобный

Рыцарь ангелоподобный —
Долг! — Небесный часовой!
Белый памятник надгробный
На моей груди живой.

За моей спиной крылатой
Вырастающий ключарь,
Еженощный соглядатай,
Ежеутренний звонарь.

Страсть, и юность, и гордыня
Все сдалось без мятежа,
Оттого что ты рабыне
Первый молвил: — Госпожа!

Плохое оправдание

Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново:
Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм.


О мучительный стыд за вечернее лишнее слово!
О тоска по утрам!

Утонула в заре голубая, как месяц, трирема,
О прощании с нею пусть лучше не пишет перо!
Утро в жалкий пустырь превращает наш сад из Эдема…
Как влюбленность — старо!

Только ночью душе посылаются знаки оттуда,
Оттого все ночное, как книгу, от всех береги!
Никому не шепни, просыпаясь, про нежное чудо:
Свет и чудо — враги!

Твой восторженный бред, светом розовыл люстр золоченный,
Будет утром смешон. Пусть его не услышит рассвет!
Будет утром — мудрец, будет утром — холодный ученый
Тот, кто ночью — поэт.

Как могла я, лишь ночью живя и дыша, как могла я
Лучший вечер отдать на терзание январскому дню?
Только утро виню я, прошедшему вздох посылая,
Только утро виню!

Никто ничего не отнял

Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих верст.

На страшный полет крещу Вас:

Лети, молодой орел!
Ты солнце стерпел, не щурясь,
Юный ли взгляд мой тяжел?

Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих лет.

Вчера еще

Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!

Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»

И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:

Вчера еще в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»

Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать», — ответствуют.

Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?

Все ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За все, за все меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!

Кто создан из камня, кто создан из глины

Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробъется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!

Мы с тобою лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Мы когда-то с покорностью воска
Отдались роковому лучу.
Это чувство сладчайшим недугом
Наши души терзало и жгло.
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.

Станет горечь улыбкою скоро,
И усталостью станет печаль.
Жаль не слова, поверь, и не взора,-
Только тайны утраченной жаль!

От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.

Мы с Вами разные

Мы с Вами разные,
Как суша и вода,
Мы с Вами разные,
Как лучик с тенью.
Вас уверяю — это не беда,
А лучшее приобретенье.

Мы с Вами разные,
Какая благодать!
Прекрасно дополняем
Мы друг друга.
Что одинаковость нам может дать?
Лишь ощущенье замкнутого круга.

Ошибка

Когда снежинку, что легко летает,
Как звездочка упавшая скользя,
Берешь рукой — она слезинкой тает,
И возвратить воздушность ей нельзя.

Когда пленясь прозрачностью медузы,
Ее коснемся мы капризом рук,
Она, как пленник, заключенный в узы,
Вдруг побледнеет и погибнет вдруг.

Когда хотим мы в мотыльках-скитальцах
Видать не грезу, а земную быль —
Где их наряд? От них на наших пальцах
Одна зарей раскрашенная пыль!

Оставь полет снежинкам с мотыльками
И не губи медузу на песках!
Нельзя мечту свою хватать руками,
Нельзя мечту свою держать в руках!

Нельзя тому, что было грустью зыбкой,
Сказать: «Будь страсть! Горя безумствуй, рдей!»
Твоя любовь была такой ошибкой, —
Но без любви мы гибнем. Чародей!

Легкомыслие — милый грех

Легкомыслие! — Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
и мазурку мне вбрызнул в жилы.

Научив не хранить кольца,-
с кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.

Быть как стебель и быть как сталь
в жизни, где мы так мало можем…
— Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!

Только девочка

Я только девочка. Мой долг
До брачного венца
Не забывать, что всюду — волк
И помнить: я — овца.

Мечтать о замке золотом,
Качать, кружить, трясти
Сначала куклу, а потом
Не куклу, а почти.

В моей руке не быть мечу,
Не зазвенеть струне.
Я только девочка,- молчу.
Ах, если бы и мне

Взглянув на звезды знать, что там
И мне звезда зажглась
И улыбаться всем глазам,
Не опуская глаз!

Идешь, на меня похожий

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Под лаской плюшевого пледа

Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? — Чья победа? —
Кто побежден?

Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?

Кто был охотник? — Кто — добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?

В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце — Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?

И все-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?

Повторю в канун разлуки

Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои

И глаза — кого — кого-то
Взглядом не дарят! —
Требующие отчета
За случайный взгляд.

Всю тебя с твоей треклятой
Страстью — видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.

И еще скажу устало,
— Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперек души.

И еще тебе скажу я:
— Все равно-канун! —
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.

Взгляд-до взгляда — смел и светел,
Сердце — лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.

Следующей

Святая ль ты, иль нет тебя грешнее,
Вступаешь в жизнь, иль путь твой позади, —
О, лишь люби, люби его нежнее!
Как мальчика, баюкай на груди,
Не забывай, что ласки сон нужнее,
И вдруг от сна объятьем не буди.

Будь вечно с ним: пусть верности научат
Тебя печаль его и нежный взор.
Будь вечно с ним: его сомненья мучат,
Коснись его движением сестер.
Но, если сны безгрешностью наскучат,
Сумей зажечь чудовищный костер!

Ни с кем кивком не обменяйся смело,
В себе тоску о прошлом усыпи.
Будь той ему, кем быть я не посмела:
Его мечты боязнью не сгуби!
Будь той ему, кем быть я не сумела:
Люби без мер и до конца люби!

Кроме любви

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но все же
Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.
Было все в нашем сне на любовь не похоже:
Ни причин, ни улик.

Только нам этот образ кивнул из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему жалобный стих.
Обожания нить нас сильнее связала,
Чем влюбленность — других.

Но порыв миновал, и приблизился ласково кто-то,
Кто молиться не мог, но любил. Осуждать не спеши!
Ты мне памятен будешь, как самая нежная нота
В пробужденьи души.

В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме.
(В нашем доме, весною…) Забывшей меня не зови!
Все минуты свои я тобою наполнила, кроме
Самой грустной — любви.

Вот опять окно

Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может, пьют вино,
Может, так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Крик разлук и встреч –
Ты, окно в ночи!
Может – сотни свеч,
Может – две свечи…
Но и нет уму
Моему покоя…
И в моем дому
Завелось такое…

На солнце, на ветер, на вольный простор

На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!
Чтоб только не видел ваш радостный взор
Во всяком прохожем судью.
Бегите на волю, в долины, в поля,
На травке танцуйте легко
И пейте, как резвые дети шаля,
Из кружек больших молоко.
О, ты, что впервые смущенно влюблен,
Доверься превратностям грез!
Беги с ней на волю, под ветлы, под клен,
Под юную зелень берез;
Пасите на розовых склонах стада,
Внимайте журчанию струй;
И друга, шалунья, ты здесь без стыда
В красивые губы целуй!
Кто юному счастью прошепчет укор?
Кто скажет: «Пора!» забытью?
— На солнце, на ветер, на вольный простор
Любовь уносите свою!

Не чернокнижница! В белой книге

Не чернокнижница! В белой книге
Далей донских навострила взгляд!
Где бы ты ни был — тебя настигну,
Выстрадаю — и верну назад.

Ибо с гордыни своей, как с кедра.
Мир озираю: плывут суда,
Зарева рыщут… Морские недра
Выворочу — и верну со дна!

Перестрадай же меня! Я всюду:
Зори и руды я, хлеб и вздох,
Есмь я и буду я, и добуду
Губы — как душу добудет Бог:

Через дыхание — в час твой хриплый,
Через архангельского суда
Изгороди! — Всe уста о шипья
Выкровяню и верну с одра!

Сдайся! Ведь это совсем не сказка!
— Сдайся! — Стрела, описавши круг…
— Сдайся! — Еще ни один не спасся
От настигающего без рук:

Через дыхание… (Перси взмыли,
Веки не видят, вкруг уст — слюда…)
Как прозорливица — Самуила
Выморочу — и вернусь одна:

Ибо другая с тобой, и в судный
День не тягаются…
Вьюсь и длюсь.
Есмь я и буду я и добуду
Душу — как губы добудет уст

Ваш нежный рот — сплошное целованье

Ваш нежный рот — сплошное целованье…
— И это все, и я совсем как нищий.
Кто я теперь? — Единая? — Нет, тыща!
Завоеватель? — Нет, завоеванье!

Любовь ли это — или любованье,
Пера причуда — иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину —
Иль чуточку притворства — по призванью…

— Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк — ах! — не все равно ли,
Как назовут сие уста — доколе
Ваш нежный рот — сплошное целованье!

Кошки

Они приходят к нам, когда
У нас в глазах не видно боли.
Но боль пришла — их нету боле:
В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,
Их обучать домашней роли.
Они бегут от рабской доли.
В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,
Как ни балуй в уютной холе,
Единый миг — они на воле:
В кошачьем сердце нет любви!

Писала я на аспидной доске

Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду, и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец, — чтоб всем было известно! —
Что ты любим! любим! любим! любим! —
Расписывалась — радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала — имя…

Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.

Откуда такая нежность?

Откуда такая нежность?
Не первые — эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала — темней твоих.

Всходили и гасли звезды
(Откуда такая нежность?),
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.

Еще не такие песни
Я слушала ночью темной
(Откуда такая нежность?)
На самой груди певца.

Откуда такая нежность?
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами — нет длинней?

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.

И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.

Нет, выпростаю руки, стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен,
Смерть, выбью!- Верст на тысячу в округе
Растоплены снега — и лес спален.

И если все ж — плеча, крыла, колена
Сжав — на погост дала себя увесть,-
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать — иль розаном расцвесть!

Хочу у зеркала, где муть

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе —

Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!

Не поцеловали — приложились

Не поцеловали — приложились.
Не проговорили — продохнули.
Может быть — Вы на земле не жили,
Может быть — висел лишь плащ на стуле.

Может быть — давно под камнем плоским
Успокоился Ваш нежный возраст.
Я себя почувствовала воском:
Маленькой покойницею в розах.

Руку на сердце кладу — не бьется.
Так легко без счастья, без страданья!
— Так прошло — что у людей зовется —
На миру — любовное свиданье.

Цветок к груди приколот

Цветок к груди приколот,
Кто приколол — не помню.
Ненасытим мой голод
На грусть, на страсть, на смерть.

Виолончелью, скрипом
Дверей и звоном рюмок,
И лязгом шпор, и криком
Вечерних поездов,

Выстрелом на охоте
И бубенцами троек —
Зовете вы, зовете
Нелюбленные мной!

Но есть еще услада:
Я жду того, кто первый
Поймет меня, как надо —
И выстрелит в упор.

Попытка ревности

Как живется вам с другою,-
Проще ведь?- Удар весла!-
Линией береговою
Скоро ль память отошла

Обо мне, плавучем острове
(По небу — не по водам)!
Души, души!- быть вам сестрами,
Не любовницами — вам!

Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),

Как живется вам — хлопочется —
Ежится? Встается — как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?

«Судорог да перебоев —
Хватит! Дом себе найму».
Как живется вам с любою —
Избранному моему!

Свойственнее и сьедобнее —
Снедь? Приестся — не пеняй…
Как живется вам с подобием —
Вам, поправшему Синай!

Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром — люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не охлестывает лба?

Как живется вам — здоровится —
Можется? Поется — как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?

Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк — крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой

Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог — и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной —
Вам, познавшему Лилит!

Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых

Чувств?..
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин —
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?

Ты, меня любивший фальшью

Ты, меня любивший фальшью
Истины — и правдой лжи,
Ты, меня любивший — дальше
Некуда! — За рубежи!

Ты, меня любивший дольше
Времени. — Десницы взмах! —
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.

Соперница, а я к тебе приду

Соперница, а я к тебе приду
Когда-нибудь, такою ночью лунной,
Когда лягушки воют на пруду
И женщины от жалости безумны.

И, умиляясь на биенье век
И на ревнивые твои ресницы,
Скажу тебе, что я — не человек,
А только сон, который только снится.

И я скажу: — Утешь меня, утешь,
Мне кто-то в сердце забивает гвозди!
И я скажу тебе, что ветер — свеж,
Что горячи — над головою — звезды…

Вспомяните: всех голов мне дороже

Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… — Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.

Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.

Ты мне чужой и не чужой

Ты мне чужой и не чужой,
Родной и не родной,
Мой и не мой! Идя к тебе
Домой — я «в гости» не скажу,
И не скажу «домой».

Любовь — как огненная пещь:
А все ж и кольцо — большая вещь,
А все ж и алтарь — великий свет.
— Бог — не благословил!

Мальчиком, бегущим резво я предстала Вам

Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам:

«Шалость — жизнь мне, имя — шалость!
Смейся, кто не глуп!»
И не видели усталость
Побледневших губ.

Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
— Слишком розовой и юной
Я была для Вас!

Тающая легче снега,
Я была — как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,

Скрип песка под зубом или
Стали по стеклу…
— Только Вы не уловили
Грозную стрелу

Легких слов моих и нежность
Гнева напоказ…
Каменную безнадежность
Всех моих проказ!

Я — есть, ты — будешь

Я — есть. Ты — будешь. Между нами — бездна.
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться — тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. — Бог мостов не строит.

Будь!- это заповедь моя. Дай — мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я — есмь. Ты будешь. Через десять весен
Ты скажешь: — есмь!- а я скажу: — когда-то…

Каждый стих — дитя любви

Каждый стих — дитя любви,
Нищий незаконнорожденный.
Первенец — у колеи
На поклон ветрам — положенный.

Сердцу — ад и алтарь,
Сердцу — рай и позор.
Кто — отец? Может — царь,
Может — царь, может — вор.

Какой-нибудь предок мой был — скрипач

Какой-нибудь предок мой был — скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром?

Не он ли, смуглый, крадет с арбы
Рукой моей — абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый?

Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ — шиповник.
Плохой товарищ он был, — лихой
И ласковый был любовник!

Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок…
Еще мне думается, что — трус
Был мой желтоглазый предок.

Что, душу черту продав за грош,
Он в полночь не шел кладбищем.
Еще мне думается, что нож
Носил он за голенищем,

Что не однажды из-за угла
Он прыгал, — как кошка гибкий…
И почему-то я поняла,
Что он — не играл на скрипке!

И было все ему нипочем,
Как снег прошлогодний — летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала — таким поэтом.

В раю


Я о земном заплачу и в раю,
Я старых слов при нашей новой встрече
Не утаю.

Где сонмы ангелов летают стройно,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где всё покой, я буду беспокойно
Ловить твой взор.

Виденья райские с усмешкой провожая,
Одна в кругу невинно-строгих дев,
Я буду петь, земная и чужая,
Земной напев!

Воспоминанье слишком давит плечи,
Настанет миг,- я слез не утаю…
Ни здесь, ни там,- нигде не надо встречи,
И не для встреч проснемся мы в раю!

Быть нежной, бешеной и шумной

Быть нежной, бешеной и шумной,
— Так жаждать жить! —
Очаровательной и умной, —
Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины…
— О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,
— О, стать как лед! —
Не зная ни того, что было,
Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось
И вновь срослось,
Забыть свои слова и голос,
И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной —
На стебельке,
На этой узкой, этой длинной
Моей руке…

Как зарисовывая тучку
Издалека,
За перламутровую ручку
Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги
Через плетень,
Забыть, как рядом по дороге
Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,
Как дни тихи…
— Все шалости свои, все бури
И все стихи!

Мое свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я, вечно-розовая, буду
Бледнее всех.

И не раскроются — так надо —
— О, пожалей! —
Ни для заката, ни для взгляда,
Ни для полей —

Мои опущенные веки.
— Ни для цветка! —
Моя земля, прости навеки,
На все века.

И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

Имя твое — птица в руке

Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке,
Одно единственное движенье губ,
Имя твое — пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту,

Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.

Имя твое — ах, нельзя! —
Имя твое — поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век,
Имя твое — поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим — сон глубок.

Есть некий час — как сброшенная клажа:

Когда в себе гордыню укротим.

Час ученичества, он в жизни каждой

Высокий час, когда, сложив оружье

К ногам указанного нам — Перстом,

Мы пурпур Воина на мех верблюжий

Сменяем на песке морском.

Вздымающий из своеволья дней!

О этот час, когда как спелый колос

Мы клонимся от тяжести своей.

Молодость моя! Моя чужая.

Молодость моя! Моя чужая

Молодость! Мой сапожок непарный!

Воспаленные глаза сужая,

Так листок срывают календарный.

Ничего из всей твоей добычи

Не взяла задумчивая Муза.

Молодость моя!- Назад не кличу.

Ты была мне ношей и обузой.

Ты в ночи нашептывала гребнем,

Ты в ночи оттачивала стрелы.

Щедростью твоей давясь, как щебнем,

За чужие я грехи терпела.

Скипетр тебе вернув до сроку —

Что уже душе до яств и брашна!

Молодость моя! Моя морока —

Молодость! Мой лоскуток кумашный!

От четырех до семи

В сердце, как в зеркале, тень,

Скучно одной — и с людьми…

Медленно тянется день

От четырех до семи!

К людям не надо — солгут,

В сумерках каждый жесток.

Хочется плакать мне. В жгут

Пальцы скрутили платок.

Если обидишь — прощу,

Только меня не томи!

Я бесконечно грущу

От четырех до семи.

Так плыли: голова и лира.

Так плыли: голова и лира,

Вниз, в отступающую даль.

И лира уверяла: мира!

А губы повторяли: жаль!

Кровавый след двойной лия,

Вдоль обмирающего Гебра —

Брат нежный мой, сестра моя!

Порой, в тоске неутолимой,

Ход замедлялся головы.

Но лира уверяла: мимо!

А губы ей вослед: увы!

Сдвигаемые как венцом —

Не лира ль истекает кровью?

Не волосы ли — серебром?

Rouge et Bleue

Девочка в красном и девочка в синем

Вместе гуляли в саду.

-«Знаешь, Алина, мы платьица скинем,

Будем купаться в пруду?».

Пальчиком тонким грозя,

Строго ответила девочка в синем:

-«Мама сказала — нельзя».

Грудь женская! Души застывший вздох.

Грудь женская! Души застывший вздох, —

Суть женская! Волна, всегда врасплох

Застигнутая — и всегда врасплох

Вас застигающая — видит Бог!

Презренных и презрительных утех

Игралище.- Грудь женская!- Доспех

Уступчивый!- Я думаю о тех…

Об одногрудых тех,- подругах тех.

Три царя.

С ценными дарами.

С синими морями.

Весь, с ковчегом-с-тварью.

Что в третём-то, Царь мой?

Не понять что значит!

А младенец плачет.

Связь через сны

Всё лишь на миг, что людьми создается,

Блекнет восторг новизны,

Но неизменной, как грусть, остается

Связь через сны.

Успокоенье… Забыть бы… Уснуть бы…

Сладость опущенных век…

Сны открывают грядущего судьбы,

Все мне, что бы ни думал украдкой,

Ясно, как чистый кристалл.

Нас неразрывной и вечной загадкой

Я не молю: «О, Господь, уничтожи

Муку грядущего дня!»

Нет, я молю: «О пошли ему, Боже,

Привет из вагона

Сильнее гул, как будто выше — зданья,

В последний раз колеблется вагон,

В последний раз… Мы едем… До свиданья,

Мой зимний сон, мой сон до слез хороший,

Я от тебя судьбой унесена.

Так суждено! Не надо мне ни ноши

Под шум вагона сладко верить чуду

И к дальним дням, еще туманным, плыть.

Мир так широк! Тебя в нем позабуду

Вагонный мрак как будто давит плечи,

В окно струей вливается туман…

Мой дальний друг, пойми — все эти речи

Зеленое ожерелье

Целый вечер играли и тешились мы ожерельем

Из зеленых, до дна отражающих взоры, камней.

Ты непрочную нить потянул слишком сильно,

И посыпались камни обильно,

При паденьи сверкая сильней.

Мы в тоске разошлись по своим неустроенным кельям.

Не одно ожерелье вокруг наших трепетных пальцев

Обовьется еще, отдавая нас новым огням.

Нам к сокровищам бездн все дороги открыты,

Наши жадные взоры не сыты,

И ко всем драгоценным камням

Направляем шаги мы с покорностью вечных скитальцев.

Родилась Марина Цветаева в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Ее отец был профессором университета, мать – пианисткой. Стоит кратко заметить, что биография Цветаевой пополнилась первыми стихами еще в возрасте шести лет.

Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии, затем обучалась в пансионах Швейцарии, Германии, Франции.

После смерти матери, Марина и ее брат и две сестры воспитывались отцом, который старался дать детям хорошее образование.

Начало творческого пути

Первый сборник стихотворений Цветаевой был опубликован в 1910 году («Вечерний альбом»). Уже тогда на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые — Валерий Брюсов , Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв . Их творчество и произведениями Николая Некрасова значительно повлияли на раннее творчество поэтессы.

В 1912 году она выпустила второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». В эти два сборника Цветаевой вошли также стихотворения для детей: «Так», «В классе», «В субботу». В 1913 году выходит третий сборник поэтессы под названием «Из двух книг».

Во время Гражданской войны (1917-1922) для Цветаевой стихи являются средством выразить сочувствие. Кроме поэзии она занимается написанием пьес.

Личная жизнь

В 1912 году выходит замуж за Сергея Эфрона, у них появляется дочь Ариадна.

В 1914 году Цветаева знакомится с поэтессой Софией Парнок. Их роман длился до 1916 года. Ей Цветаева посвятила цикл своих стихотворений под названием «Подруга». Затем Марина вернулась к мужу.

Вторая дочь Марины, Ирина, умерла в возрасте трех лет. В 1925 году родился сын Георгий.

Жизнь в эмиграции

В 1922 году Цветаева переезжает в Берлин, затем в Чехию и в Париж. Творчество Цветаевой тех лет включает произведения «Поэма горы», «Поэма конца», «Поэма воздуха». Стихи Цветаевой 1922-1925 годов были опубликованы в сборнике «После России» (1928). Однако стихотворения не принесли ей популярности за границей. Именно в период эмиграции в биографии Марины Цветаевой большое признание получила прозы.

Цветаева пишет серию произведений, посвященную известным и значимым для неё людям:

  • в 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому», в честь известного Владимира Маяковского , чьё самоубийство потрясло поэтессу;
  • в 1933 – «Живое о живом», воспоминания о Максимилиане Волошине
  • в 1934 – «Пленный дух» в память об Андрее Белом
  • в 1936 – «Нездешний вечер» о Михаиле Кузмине
  • в 1937 – «Мой Пушкин», посвященное Александру Сергеевичу Пушкину

Возвращение на родину и смерть

Прожив 1930-е года в бедности, в 1939 Цветаева возвращается в СССР. Её дочь и мужа арестовывают. Сергея расстреливают в 1941 году, а дочь через 15 лет реабилитируют.

В этот период своей жизни Цветаева почти не пишет стихов, а лишь занимается переводами.

31 августа 1941 года Цветаева покончила с собой. Похоронена великая поэтесса в городе Елабуга на Петропавловском кладбище.

Музей Цветаевой находится на улице Сретенка в Москве, также в Болшево, Александрове Владимирской области, Феодосии, Башкортостане. Памятник поэтессе установлен на берегу реки Ока в городе Таруса, а также в Одессе.

Хронологическая таблица

Другие варианты биографии

  • Свои первые стихотворения Марина Цветаева начала писать еще в детстве. И делала это не только на русском языке, но и на французском и немецком. Языки она прекрасно знала, потому как семья часто жила за границей.
  • Своего мужа она встретила случайно, отдыхая у моря. Марина всегда считала, что полюбит человека, который подарит ей понравившийся камень. Ее будущий муж, не подозревая об этом, подарил Цветаевой в первый же день их знакомства сердолик, который нашел на пляже.
  • Во время второй мировой войны Цветаеву вместе с сыном эвакуируют в Елабугу (Татарстан). Помогая Марине собирать чемодан, ее друг, Борис Пастернак , пошутил про взятую им веревку для перевязки чемодана (что она крепкая, хоть вешайся). Именно на этой злополучной веревке и повесилась поэтесса.
  • посмотреть все

Тема любви в творчестве марины цветаевой

Все стихотворения М.И. Цветаевой пронизаны волшебным и чудесным чувством — любовью. Она не побоялась открыть всему миру свои чувства и переживания. Она искренне рассказывает о пережитой любви, о том, как она кого-то любила. Женщины до сих пор зачитываются ее любовной лирикой, ведь Цветаева в своих стихотворениях сумела передать те чувства, которые знакомы каждой женщине.

Она писала о той любви, о которой хочется кричать на весь свет, делясь со всеми своей радостью. Часто встречается и тема неразделенной и безответной любви. Лирическая героиня говорит о своей любви, как о безысходном чувстве, которое все равно не принесет долгожданного счастья. Женщина в лирике Цветаевой — это сильная личность, способная на многое ради своей любви. Скорее всего, именно такой и была сама поэтесса.

В лирике есть и место ревности. Она всегда ходит рядом с любовью. В любом случае все стихотворения Цветаевой передают чувства, испытываемые многими людьми. В каждом произведении читатель находит что-то свое, то, о чем он не смел, говорить или кому-то рассказывать. Любовь — это вечная тема, она никогда не умрет. Поэтому лирика Цветаевой будет жить вечно и волновать в душах читателей самые сокровенные чувства.

Отчет о проделанной работе поинтерпретации стихотворений «Песня последней встречи» А.А. Ахматовой и «Вчера ещё в глаза глядел…» М.И. Цветаевой.

Сравнение поэтического текста двух авторов (предлагается ученикам рассмотреть стихотворения М. Цветаевой « Вчера еще в глаза глядел» и А. Ахматовой «Песня последней встречи») .

Чтение наизусть стихотворений Цветаевой и Ахматовой (Чернышова Наталья и Иванова Элина)

Вопрос в том, как говорит о расставании Цветаева и как Ахматова .

Два стихотворения о расставании, разрыве, уходе. Чем отличается голос Цветаевой от голоса Ахматовой? Как о расставании, разрыве, уходе говорят две поэтессы?

О стихотворении Цветаевой писали и говорили, что все оно написано «на надрыве», что «оно кричит», что «это стихотворение — «вопль женщин всех времен», что «стон, крик, отчаяние проходят через все произведение». Стихотворение наполнено жизненной энергией, которая взорвалась после разлуки с милым. «В стихотворении Цветаевой слышится безысходность. Такое впечатление, что автор стихотворения хочет докричаться до нашего сознания. Так и слышен этот крик: «Мой милый, что тебе я сделала?» Слышен даже вопль, «и стон стоит вдоль всей земли». Она задыхается от избытка горечи, героиня кричит от боли разбитого сердца. В стихотворении много восклицательных знаков препинания, слышится вопрос, упрек, чувства доведены до предела. Она выступает от имени всех брошенных женщин, здесь присутствует безысходность, обращенность ко всему миру, вопль вспоротого нутра.

Любовь каждый понимает по-своему. Для одних любовь – это счастье, а для других страдание, боль и одиночество. Именно о несчастной, неразделённой любви написано большинство стихов. О такой любви писала и М.Цветаева.

В центре стихотворения – два мотива: образ лирической героини и образ несчастной любви. В его основе лежит приём контраста и противопоставления, который помогает нам лучше понять чувства героини:

Вчера ещё в глаза глядел,

А нынче всё – косится в сторону!

Вчера ещё до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче – вороны.

Героиня вспоминает о прошедшей любви, о счастливых минутах вдвоём. Но всё это уже в прошлом. А что стало с ней теперь? Почему любимый человек её оставил? Об этом, наверное, не узнает никто. Да и сама героиня постоянно задаётся вопросом: «Мой милый, что тебе я сделала?». Может, они расстались потому, что были слишком разные.

Я — глупая, а ты — умён,

Живой, а я — остолбенелая.

Используя, антонимы «глупая — умён», «живой — остолбенелая», «я — ты», поэтесса подчёркивает противоположность двух героев. Понимает это и лирическая героиня. От этого ей становится ещё тяжелее. Она ненавидит, проклинает любовь:

Не мать, а мачеха – любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая.

И стон стоит вдоль всей земли…

Героиня тоже оплакивает своего любимого, хотя с ним ничего не случилось. Но для неё он умер, его больше нет. «Жизнь выпала – копейкой ржавою!». Вот что осталось от былого счастья. Читая эти строки, словно слышишь скрежет ржавого железа. Для того, чтобы передать нам эти звуки, поэтесса использует звук (ж), который есть почти в каждом слове: лежал, державою, разжал, жизнь, ржавою. Героиня понимает, что любовь прошла, но не хочет осознавать этого. Она вновь и вновь задаёт один и тот же вопрос: «Мой милый, что тебе я сделала?» Не находя на него ответа, она в отчаянии обращается к окружающим её предметам быта:

Спрошу я стул, спрошу кровать:

За что, за что терплю и бедствую?

Как же должно быть одиноко человеку, чтобы тот начал разговаривать с неодушевлёнными предметами. Женщина мечётся, ищет неизвестно у кого ответ на терзающий её вопрос, и этот некто словно отвечает ей:

Отцеловал – колесовать:

Другую целовать, — ответствуют

Вокруг всё говорит о том, что её любимый ушёл к другой, что он больше её не любит. Героиня и сама это понимает. Она прекрасно понимает и то, что ни в чём не виновата, и то, что она никому не хотела причинять боль. Боль причинили только ей:

Жить приучил в самом огне;

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот, что ты, милый, сделал – мне.

Противопоставляя огонь и заледенелую степь, себя и его, свою жизнь до разлуки и после, героиня понимает, что пострадала только она, её любимый давно забыл о ней. Лирическая героиня считает, что с окончанием любви заканчивается и жизнь. Она полагает, что на смену любви приходит только смерть:

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть-садовница.

Слова Смерть и Любовь не случайно написаны с заглавной буквы. В этом стихотворении они олицетворены, это – живые образы. Образ любви присутствует на протяжении всего стихотворения, но в конце он сменяется образом смерти. Конец любви – конец жизни, так считает героиня.

Прочитав это стихотворение, невозможно оставаться равнодушной. Как умело поэтесса передала все мысли и чувства героини! Из одних только слов: «Мой милый, твои рученьки» — видно, как сильно любит героиня. Постоянный повтор вопроса: «Мой милый, что тебе я сделала?» — помогает понять нам все чувства и переживания влюблённой женщины.

В начале стихотворения преобладают точки, а тире ставится почти после каждого слова. Это лишь подчёркивает взволнованность героини. Её речь сбивается, героиня постоянно делает паузы. Но в конце стихотворения точки сменяются восклицательными знаками. Женщина уже не говорит, а кричит, кричит от бессилия что-либо сделать. Она осталась одна. И быть может, умирая, она просит прощения:

За всё, за всё меня прости,

Мой милый, что тебе я сделала!

Иное дело стихотворение Ахматовой. Некоторые критики говорили: «Оно написано равнодушно». «В стихотворении отсутствуют эмоции». «Мы не видим страдания, муки, душевной боли и горечи». «Не показано той внутренней боли, кровоточащей, раненой души, как в стихотворении Цветаевой». «Она пишет о спокойном расставании». «В этом стихотворении все происходит гладко, без мучений и страданий». Лишь немногие увидели напряженность и глубину чувств, не меньшую, чем в стихотворении Цветаевой, у ахматовской героини. В чем же причина такой глухоты и слепоты?

Еще первые исследователи творчества Ахматовой обратили внимание на важнейшую особенность ее поэтики. Так, Борис Эйхенбаум отмечал, что «лаконизм и энергия выражения — основные особенности поэтики Ахматовой». Он писал и о характерной для поэтессы интенсивности выражения, смысловой сгущенности. «Мы имеем у Ахматовой обычно не саму лирическую эмоцию в ее уединенном выражении, а повествование или запись о том, что произошло». О том, что Ахматова «не говорит больше того, что говорят сами вещи, она ничего не навязывает, не объясняет от своего имени», — писал Виктор Жирмунский.

«Ее любовные драмы, развертывающиеся в стихах, — читаем мы в книге А.Павловского, — происходят как бы в молчании: ничего не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что каждое из них несет огромную психологическую нагрузку».

Особенно обстоятельно эта сторона поэзии Ахматовой исследована в работе Е.Добина «Поэзия Анны Ахматовой». Добин показывает, как драматургическое начало вторглось в лирику Ахматовой, «но не ослабило, и, не оттеснив, а придав ей неведомые дотоле облик и наполнение». Это сказывается прежде всего в том, что «редко у какого лирического поэта наблюдается такое тяготение к жесту, такое богатство жеста, как у Ахматовой, и такое тончайшее проникновение в душевное состояние через жест».

Выразительнейшим примером в этом смысле и является «Песня последней встречи». «Здесь выпукло проступает драматургическая природа. И это можно сыграть на сцене. Все вещно: темный дом, в спальне горят свечи, в сад ведут три ступени. Безукоризненно точно обрисовано вещное действие: «. ..но шаги мои были легки, я на правую руку надела перчатку с левой руки», «я взглянула на темный дом». Во всем этом проглядывает душевная боль, сумятица. «Но шаги мои были легки». Но — мучительная попытка сдержать себя… Так же, как и мертвая лаконичность жеста: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки». Ахматова одним ударом дает все женское и все лирическое смятение, одним росчерком пера увековечивает исконный нервный жест женщины и поэта, которая в великие мгновения жизни забывает, где правая и где левая — не только перчатка, а и руки и стороны света, которые вдруг теряют свою уверенность. Посредством очевидной, даже поразительной точности деталей утверждается и символизируется нечто большее, нежели душевное состояние — целый душевный строй. Словом, из этих двух ахматовских строк рождается богатая россыпь широких ассоциаций, расходящихся подобно кругам по воде от брошенного камня. В этом двустишии — вся женщина, весь поэт и вся Ахматова в своей единственности и неповторимости, которой невозможно подражать. До Ахматовой никто у нас так не дал жест». «Показалось, что много ступеней, /А я знала — их только три!» Как много этим сказано: каждая ступень от него, каждая ступень после последней встречи, каждая ступень уходящей навсегда женщины — боль и мука. «Только в спальне горели свечи равнодушно-желтым огнем». «А почему свечи в спальне, а, скажем, не в гостиной?» Потому что именно со спальней связаны самые жаркие, самые яркие, самые страстные часы того, что было до последней встречи. А теперь там горят свечи равнодушно-желтым огнем.

Таким образом, можно сделать вывод: свои чувства Ахматова несет в себе, она не выплескивает их наружу, как Цветаева. Здесь такая боль, что невозможно выразить словами, ведь встреча – последняя!

Боль глубоко в сердце, и буря эта проявляется через растерянность, потрясение. У нее все перепуталось: лестница со ступенями, перчатка, свечи горят равнодушно-желтым огнем, даже ее родному дому нет дела до ее страданий.

Действительно, это можно сыграть на сцене. Это можно нарисовать… (рисунок Наташи Чернышовой)

ИТАК, у Цветаевой все рассказано, у Ахматовой все показано . Где у Ахматовой – строгая гармония, тихая речь, горе, не выразимое словами, у Цветаевой – обращенность ко всему миру, крик, вопль.

Так и поэзия Цветаевой – надсадный стон, то поэзия Ахматовой – полушепот, жалоба в полголоса. Это лирика ее разрыва отношений, или их завершение или утрата чувства. Почти все ее стихотворения о любви – о последней встрече или о прощальном объяснении. Стиль ахматовской лирики – ее диалог с читателем. Любовь в ее стихотворениях – любовь-страдание, печаль, тоска. Героиня Ахматовой всегда полна любви, но ее чувство или безответно, или жестоко предано. Именно Ахматовой удалось дать любви «право женского голоса». « Я научила женщин говорить…», — сказала она. Правда, потом добавила: «Но как их замолчать заставить?»

Все эти оттенки чувства лирической героини А.А. Ахматовой идут от понимания любви как страсти, любви как борьбы, поединка душ. В любовной лирике М.И. Цветаевой душе лирической героини нет «равносильного», нет и борьбы, поединка, есть только самоотдача себя любимому человеку. Он – «желанный», «жаленный», «болезный»!

Любовная лирика А. Ахматовой бесконечно разнообразна и психологически бездонна. В любовной лирике М. Цветаевой больше «высокой болезни», стихии чувства, женской самоотдачи. Можно сказать, что в любовной лирике Ахматовой в целом больше психологической зрелости, опыта; у Цветаевой же – больше вечной юности. Может быть, даже так: в любовной лирике Ахматовой больше женского, притягивающей к себе мужское, а в любовной лирике Цветаевой больше вечно женственного, зовущего к духовной высоте в любви. В их любовной лирике есть СОЗВУЧЬЕ и РАЗНОЗВУЧЬЕ, так как есть оно и в душах разных женщин: тех, кто любит их лирику; и тех, кто, быть может, с нею даже не знаком.

Невозможно представить себе героиню цветаевской лирики вне любви, что означало бы для нее вне жизни. Предчувствие любви, ожидание ее, разочарование в любимом, ревность, боль разлуки — все эти состояния цветаевской героини запечатлены в любовной лирике в многочисленных нюансах. может быть тиха, трепетна, благоговейна, нежна — и безоглядна, стихийна. При этом она всегда внутренне драматична.

Юная героиня с особой остротой ощущает изменчивость, пленительность каждого мига. Желание остаться в памяти любимого человека звучит, например, в стихотворении «Надпись в альбом» (1909-1910):

Пусть я лишь стих в твоем альбоме,

Едва поющий, как родник…

Пусть так.

Но вот в полуистоме

Ты над страничкою поник…

Ты вспомнишь все…

Ты сдержишь крик…

Пусть я лишь стих в твоем альбоме!

Любовь никогда не становится для лирической героини безмятежной усладой. В любви она утверждает свое право на поступок. Она решительна и бескомпромиссна и в утверждении («Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»), и в отрицании («Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь — уж рвешься прочь!»). «Про это» Цветаева пишет и трагические «Поэму Горы», «Поэму Конца» (1924), и лирические миниатюры почти дневникового характера:

И в заточенье зимних комнат

И сонного Кремля —

Я буду помнить, буду помнить

Просторные поля.

И легкий воздух деревенский,

И полдень, и покой, —

И дань моей гордыне женской

Твоей слезы мужской.

Цветаевская героиня немыслима без любования, восхищения любимым. Безоглядность чувств делает ее любовь всеобъемлющей. Истинное чувство, по Цветаевой, живет не только в сокровенной глубине души, но и пронизывает собой весь окружающий мир. Потому сами явления этого мира в сознании героини часто соединяются с образом любимого. Об этом свидетельствует, например, стихотворение 1923 года « Строительница струн…»:.

…(В сем. июне

Ты плачешь, ты — дожди!)

И если гром у нас — на крышах,

Дождь — в доме, ливень — сплошь, —

Так это ты письмо мне пишешь,

Которого не шлешь.

Мозг бороздишь, как стих…

Движение одного человеческого сердца к другому есть естественная часть бытия, непреложный жизненный закон. Обусловленность человеческих связей этим законом подчеркивается в стихотворении «Мировое началось во мгле кочевье…». (1917), где тяготение сердец, поиск защиты и покоя, поиск тепла сравниваются со странствием звезд и деревьев.

Цветаевская героиня убеждена, что чувства обладают огромной силой, им могут быть подвластны расстояние и время. В стихотворении «Никто ничего не отнял…» (1916) она пишет:

Нежней и бесповоротной

Никто не глядел вам вслед…

Целую вас — через сотни

Разъединяющих лет.

Героине свойственно стремление преодолеть все преграды, стоящие на пути чувств, превозмочь влияние и давление обстоятельств. (Вспомним пушкинское: «Любовь и дружество до вас/ Дойдут сквозь мрачные затворы…») Сосредоточенность души, погруженность в любовь — важная черта лирической героини. Слишком высокий счет предъявляет она к себе и другим, чтобы довольствоваться «средней температурой» страстей.

Однако любовная лирика Цветаевой открывает нам душу не только мятежную, своевольную, но и незащищенную, ранимую, жаждущую понимания. Ей насущно необходимо участие любящего сердца:

Неизжитая нежность — душит.

Хоть на алтын полюби — приму!

Друг равнодушный! —

Так страшно слушать

Черную полночь в пустом дому!

Трагическое звучание приобретает у Цветаевой тема несостоявшейся любви. Главная драма любви для героини — в «разминовении» душ, невстрече. Два человека, предназначенных друг другу, вынуждены расстаться. Их может разлучить многое — обстоятельства, люди, время, невозможность понимания, недостаток чуткости, несовпадение устремлений. Так или иначе, слишком часто цветаевской героине приходится постигать «науку расставанья». Об этом говорится и в стихотворении 1921 года из цикла «Разлука»:

Все круче, все круче

Заламывать руки!

Меж нами не версты

Земные, — разлуки

Небесные реки, лазурные земли,

Где друг мой навеки уже —

Неотъемлем.

Лишь в ином, лучшем мире — мире «умыслов», по выражению Цветаевой, возможно обрести полноту чувства: «не здесь, где скривлено,/ а там, где вправлено». Лишь там сбывается все, что не сбылось. А когда земная жизнь разводит людей, друг другу необходимых («И не оглянется/ Жизнь крутобровая!/ Здесь нет свиданьица!/ Здесь только проводы…»), Цветаева со всей энергией поэтического «я» восстает против этого. Так, в одном из самых драматических стихотворений о любви — «Рас-стояние: версты, мили…» (1925) мы слышим не бессильную жалобу или сетование, но гневный, яростный крик. Строки стихотворения звучат не как перечень утрат, а как обвинение. Слово поэта противостоит страшной стихии разрушения человеческих связей.

Остановимся подробнее на двух стихотворениях — «На радость» (сборник «Волшебный фонарь») и «Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…» (1920).

В первом стихотворении Цветаева с ликованием провозглашает радость бытия. Любовь предельно обостряет восприятие мира. Во всем влюбленная героиня видит поэзию — ив таинственных, уходящих вдаль, помнящих многих путников «пыльных дорогах», и в недолговечной прелести «шалашей на час», и в сказочных «звериных берлогах», и в пленительно-прекрасных, как старинная музыка, «чертогах». Любовь дарит ей ощущение полноты жизни: «Милый, милый, мы, как боги:/ Целый мир для нас!» Победно звучит здесь уверенность в том, что для влюбленных дом — везде, дом — весь мир! Им кажется, что все окружающее создано для них одних, им всюду легко, и потому с таким восторгом героиня восклицает: «Всюду дома мы на свете». Именно любовь возвращает героине детское ощущение власти над миром. Отсюда — и отвержение «домашнего круга», ведь в этот момент ей дороже «простор и зелень луга». В этот миг ей так важно почувствовать свободу, увидеть радужную палитру бытия, ощутить простор своим чувствам, мыслям, своему сердцу, своей душе. Она захвачена и очарована любовью, и все остальное кажется неважным, несущественным. Пока ей не хочется никакого другого плена — даже плена уютного домашнего очага — кроме сладостного, счастливого, самозабвенного плена любви: «Милый, милый, друг у друга/ Мы навек в плену!»

Своеобразной клятвой верности любви можно назвать второе стихотворение:

И в судорогах, и в гробе

Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.

О милая! —

Ни в гробовом сугробе,

Ни в облачном с тобою не прощусь.

Для героини, наделенной горячим сердцем, любовь — это еще и возможность полного самовыражения, самораскрытия. Это то богатство души, которым она готова щедро и безоглядно делиться, именно в этом видя предназначение и смысл своего существования: «И не на то мне пара крыл прекрасных/ Дана, чтоб на сердце держать пуды!» Любовь, по Цветаевой, раскрепощает душу, дает ощущение внутренней свободы, заново открывает человеку его самого. Отсюда — гордая уверенность: «Спеленутых, безглазых и безгласных/ Я не умножу жалкой слободы». Любовь раскрывает огромные душевные силы — силы, способные противостоять самой смерти:

Стан упругий

Единым взмахом из твоих пелен,

Смерть, выбью! —

Верст на тысячу в округе

Растоплены снега — и лес спален.

Любовь вечна, она, по мысли поэта, воедино слита с миром природы и искусства, поскольку является воплощением творческого начала бытия. Любовь не может умереть — она вечно возрождается, вдохновенно преображаясь. Даже если любящий человек уходит из земной жизни, его любовь остается в этом мире, чтобы, «смеясь над тленом, стихом восстать — иль розаном расцвесть!».

Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй — » Тема любви в лирике М. И. Цветаевой . И в закладках появилось готовое сочинение.

Невозможно представить себе героиню цветаевской лирики вне любви, что означало бы для нее вне жизни. Предчувствие любви, ожидание ее, разочарование в любимом, ревность, боль разлуки — все эти состояния цветаевской героини запечатлены в любовной лирике в многочисленных нюансах. Любовь может быть тиха, трепетна, благоговейна, нежна — и безоглядна, стихийна.

При этом она всегда внутренне драматична. Юная героиня с особой остротой ощущает изменчивость, пленительность каждого мига. Желание остаться в памяти любимого человека звучит, например, в стихотворении «Надпись в альбом» (1909-1910): Пусть я лишь стих в твоем альбоме, Едва поющий, как родник… Пусть так. Но вот в полуистоме Ты над страничкою поник…

Ты вспомнишь все… Ты сдержишь крик… — Пусть я лишь стих в твоем альбоме! Любовь никогда не становится для лирической героини безмятежной усладой. В любви она утверждает свое право на поступок.

Она решительна и бескомпромиссна и в утверждении («Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»), и в отрицании («Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь — уж рвешься прочь!

»). «Про это» Цветаева пишет и трагические «Поэму Горы», «Поэму Конца» (1924), и лирические миниатюры почти дневникового характера: И в заточенье зимних комнат И сонного Кремля — Я буду помнить, буду помнить Просторные поля. И легкий воздух деревенский, И полдень, и покой, — И дань моей гордыне женской Твоей слезы мужской. (1917) Цветаевская героиня немыслима без любования, восхищения любимым. Безоглядность чувств делает ее любовь всеобъемлющей. Истинное чувство, по Цветаевой, живет не только в сокровенной глубине души, но и пронизывает собой весь окружающий мир. Потому сами явления этого мира в сознании героини часто соединяются с образом любимого. Об этом свидетельствует, например, стихотворение 1923 года « Строительница струн…

»:. …(В сем. июне Ты плачешь, ты — дожди!) И если гром у нас — на крышах, Дождь — в доме, ливень — сплошь, — Так это ты письмо мне пишешь, Которого не шлешь. Ты дробью голосов ручьевых Мозг бороздишь, как стих… Движение одного человеческого сердца к другому есть естественная часть бытия, непреложный жизненный закон. Обусловленность человеческих связей этим законом подчеркивается в стихотворении «Мировое началось во мгле кочевье…». (1917), где тяготение сердец, поиск защиты и покоя, поиск тепла сравниваются со странствием звезд и деревьев.

Цветаевская героиня убеждена, что чувства обладают огромной силой, им могут быть подвластны расстояние и время. В стихотворении «Никто ничего не отнял…» (1916) она пишет: Нежней и бесповоротной Никто не глядел вам вслед… Целую вас — через сотни Разъединяющих лет.

(1916) Героине свойственно стремление преодолеть все преграды, стоящие на пути чувств, превозмочь влияние и давление обстоятельств. (Вспомним пушкинское: «Любовь и дружество до вас/ Дойдут сквозь мрачные затворы…

») Сосредоточенность души, погруженность в любовь — важная черта лирической героини. Слишком высокий счет предъявляет она к себе и другим, чтобы довольствоваться «средней температурой» страстей. Однако любовная лирика Цветаевой открывает нам душу не только мятежную, своевольную, но и незащищенную, ранимую, жаждущую понимания. Ей насущно необходимо участие любящего сердца: Друг! Неизжитая нежность — душит. Хоть на алтын полюби — приму!

Друг равнодушный! — Так страшно слушать Черную полночь в пустом дому! (1918) Трагическое звучание приобретает у Цветаевой тема несостоявшейся любви. Главная драма любви для героини — в «разминовении» душ, невстрече. Два человека, предназначенных друг другу, вынуждены расстаться. Их может разлучить многое — обстоятельства, люди, время, невозможность понимания, недостаток чуткости, несовпадение устремлений. Так или иначе, слишком часто цветаевской героине приходится постигать «науку расставанья».

Об этом говорится и в стихотворении 1921 года из цикла «Разлука»: Все круче, все круче Заламывать руки! Меж нами не версты Земные, — разлуки Небесные реки, лазурные земли, Где друг мой навеки уже — Неотъемлем. Лишь в ином, лучшем мире — мире «умыслов», по выражению Цветаевой, возможно обрести полноту чувства: «не здесь, где скривлено,/ а там, где вправлено». Лишь там сбывается все, что не сбылось. А когда земная жизнь разводит людей, друг другу необходимых («И не оглянется/ Жизнь крутобровая! / Здесь нет свиданьица!

/ Здесь только проводы…»), Цветаева со всей энергией поэтического «я» восстает против этого. Так, в одном из самых драматических стихотворений о любви — «Рас-стояние: версты, мили…» (1925) мы слышим не бессильную жалобу или сетование, но гневный, яростный крик.

Строки стихотворения звучат не как перечень утрат, а как обвинение. Слово поэта противостоит страшной стихии разрушения человеческих связей.

Остановимся подробнее на двух стихотворениях — «На радость» (сборник «Волшебный фонарь») и «Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…» (1920).

В первом стихотворении Цветаева с ликованием провозглашает радость бытия. Любовь предельно обостряет восприятие мира. Во всем влюбленная героиня видит поэзию — ив таинственных, уходящих вдаль, помнящих многих путников «пыльных дорогах», и в недолговечной прелести «шалашей на час», и в сказочных «звериных берлогах», и в пленительно-прекрасных, как старинная музыка, «чертогах». Любовь дарит ей ощущение полноты жизни: «Милый, милый, мы, как боги:/ Целый мир для нас!

» Победно звучит здесь уверенность в том, что для влюбленных дом — везде, дом — весь мир! Им кажется, что все окружающее создано для них одних, им всюду легко, и потому с таким восторгом героиня восклицает: «Всюду дома мы на свете». Именно любовь возвращает героине детское ощущение власти над миром. Отсюда — и отвержение «домашнего круга», ведь в этот момент ей дороже «простор и зелень луга». В этот миг ей так важно почувствовать свободу, увидеть радужную палитру бытия, ощутить простор своим чувствам, мыслям, своему сердцу, своей душе.

Она захвачена и очарована любовью, и все остальное кажется неважным, несущественным. Пока ей не хочется никакого другого плена — даже плена уютного домашнего очага — кроме сладостного, счастливого, самозабвенного плена любви: «Милый, милый, друг у друга/ Мы навек в плену!» Своеобразной клятвой верности любви можно назвать второе стихотворение: Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.

О милая! — Ни в гробовом сугробе, Ни в облачном с тобою не прощусь. Для героини, наделенной горячим сердцем, любовь — это еще и возможность полного самовыражения, самораскрытия. Это то богатство души, которым она готова щедро и безоглядно делиться, именно в этом видя предназначение и смысл своего существования: «И не на то мне пара крыл прекрасных/ Дана, чтоб на сердце держать пуды!» Любовь, по Цветаевой, раскрепощает душу, дает ощущение внутренней свободы, заново открывает человеку его самого. Отсюда — гордая уверенность: «Спеленутых, безглазых и безгласных/ Я не умножу жалкой слободы». Любовь раскрывает огромные душевные силы — силы, способные противостоять самой смерти: …

Стан упругий Единым взмахом из твоих пелен, Смерть, выбью! — Верст на тысячу в округе Растоплены снега — и лес спален. Любовь вечна, она, по мысли поэта, воедино слита с миром природы и искусства, поскольку является воплощением творческого начала бытия. Любовь не может умереть — она вечно возрождается, вдохновенно преображаясь. Даже если любящий человек уходит из земной жизни, его любовь остается в этом мире, чтобы, «смеясь над тленом, стихом восстать — иль розаном расцвесть! ».

План

I. О лирическом герое М. Цветаевой.

II. Любовь – главная тема поэзии М. Цветаевой.

1. Чувство, не знающее границ.

2. Любовь к Родине.

3. Любовь и смерть.

III. Вечная тема любви.

Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе

Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.

О милая! Ни в гробовом сугробе,

Ни в облачном с тобою не прощусь.

М. Цветаева

К стихам Марины Цветаевой неприменимо понятие о лирическом герое как субъекте высказывания, не тождественном автору произведения: ее лирическая героиня всегда равна личности поэта. Закон ее лирики – предельная, абсолютная искренность. И все написанные ею произведения – о любви. Чему бы ни посвящала поэтесса свои стихи, они всегда были продиктованы любовью: к человеку, к слову, к жизни и даже к смерти.

Любовь для Марины Цветаевой – чувство, не знающее границ, не признающее рамок. О любви можно заявить – прокричать! – всему миру:

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду, и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец, – чтоб всем было известно! —

Что ты любим! любим! любим! любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Любовь – всегда чудо, загадка; влечет, ворожит, пленяет… Четырежды повторяющаяся первая строка стихотворения «Откуда такая нежность?. .» создает необычный ритмический рисунок, особенную поэтическую интонацию произведения:

Откуда такая нежность?

Не первые – эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала – темней твоих.

Всходили и гасли звезды

(Откуда такая нежность?),

Всходили и гасли очи

У самых моих очей…

В статье «Поэт и время» М. Цветаева пишет: «Всякий поэт по существу эмигрант… Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы… Эмигрант из Бессмертья в время. Невозвращенец в свое небо». Тема любви к родной земле звучит у Цветаевой трагически. Вечное одиночество, духовный космополитизм поэтессы, которым она расплачивается за «крылатость», за богоизбранность, составляет ее вечную же, неизлечимую боль:

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души, всей – поперек!

Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно – рябина…

Пауза, оборвавшая слова отречения, говорит о любви к Родине красноречивее, чем самые пылкие, патетические славословия.

Тема смерти занимает особое место в творчестве поэтессы. Смерть как будто не прекращает жизнь, неспособна прервать диалог поэтессы с живыми. Тема стихотворения «Идешь, на меня похожий…» – жизнь и смерть. Оно построено как диалог с воображаемым потомком, и диалог этот звучит ясно и сильно, «голос из-под земли» не смущает, не укоряет, он утверждает: жизнь едина. И нехитрые кладбищенские цветы, и отказ от лицемерной скорби, и напоминание: я тоже была! Я любила смеяться! – все это утверждает: смерти нет, есть вечная любовь, сила, связывающая и живущих, и живших когда-то. Это чувство заставляет Марину пристально вглядываться в портрет на стене (стихотворение «Бабушка»), подсказывает ей удивительный оксюморон: «юная бабушка». И восклицание:

– Бабушка! – Этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от вас ли?.. —

о том же: жизнь продолжается, и смерть делает любовь к жизни более яркой, острой.

О чем бы ни писала Марина Цветаева – о родной земле, о близких и дорогих людях, о радости и страданиях – все ее произведения объединены одной темой: это стихи о любви. Вечная, неисчерпаемая, насущная тема, вдохновляющая поэтов, близкая каждому, делающая нас людьми.

Человек и природа в лирике Заболоцкого

План

I. Певец природы.

II. Философский характер лирики Н. Заболоцкого.

1. Тема смерти и бессмертия.

2. Гармония в мире природы.

3. О красоте человеческих лиц.

III. Вечные вопросы.

Нет в мире ничего прекрасней бытия.

Безмолвный мрак могил – томление пустое.

Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:

Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.

Н. Заболоцкий

Уступи мне, скворец, уголок,

Посели меня в старом скворешнике!

Отдаю тебе душу в залог

За твои голубые подснежники…

Эти слова принадлежат Николаю Заболоцкому, поэту, в чьих стихах природа предстает прекрасной и загадочной. Он умел видеть лицо коня, он проник в тайну архитектуры лесов, он уважительно наделял животных именами:

Спит животное Собака,

Дремлет птица Воробей.

Николай Заболоцкий представлял мироздание как единую систему живых и неживых форм материи, которые находятся в вечном взаимодействии и взаимопревращении. Человек является частью природы, но не бездушным винтиком, занимающим раз и навсегда определенное место в четко отлаженном механизме, а скорее частью организма, где каждая клеточка незаменима.

Главный вопрос философии, вопрос о жизни, смерти и бессмертии для поэта неразрывно связан с природой. Смерть, «необозримый мир туманных превращений», созидательна:

…мильоны новых поколений

Наполнят этот мир сверканием чудес

И довершат строение природы…

Человек бессмертен, так как является частью природы. Причем речь идет не о бессмертии, осуществляющемся как круговорот веществ в природе, даже не о реинкарнации, когда забывшая себя душа посмотрит на мир чужими глазами:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу

Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,

Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,

Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли

И ты причастен был к сознанью моему.

Природа жива, одухотворенна, потому что жизнь вечна и нескончаема, потому что с каждой ветви, с каждого цветка глядят на нас, наблюдают за нами бессмертные человеческие души.

Есть ли в природе гармония, которой так порой жаждет наша душа? Заболоцкий пишет:

Я не ищу гармонии в природе.

Разумной соразмерности начал

Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе

Я до сих пор, увы, не различал…

Кажется, все ясно, и попытка наложить какую-либо схему на природу обречена на провал. Одушевляет природу лишь «прообраз боли человечьей»:

И в этот час печальная природа

Лежит вокруг, вздыхая тяжело,

И не мила ей дикая свобода,

Где от добра неотделимо зло.

Природа отражается и в зеркале человеческих лиц. Стихи Заболоцкого заставляют всмотреться в себя: кто ты, человек? Чему подобно твое лицо: «пышным порталам, где всюду великое кажется в малом», или жалкой лачуге, или зарешеченной темнице? К счастью,

…есть лица – подобья ликующих песен.

Из этих, как солнце, сияющих нот

Составлена песня небесных высот.

Значит, каждый человек строит окружающий мир, каждый ответственен за гармонию в природе. Греша против законов нравственности и красоты, человек отвечает не только перед своей совестью, но перед всей природой, являющейся не просто средой обитания, но колыбелью, матерью, самой жизнью.

Для Заболоцкого нет неживой природы. Можжевеловый куст, явившийся – во сне, в иррациональном мире человеческой души, – предстает в неоспоримой материальности: в звоне аметистовых ягод, в легком запахе смолы, в едва уловимом трепете ветвей. И обретает необъяснимую, почти мистическую власть над человеческой душой, вплетаясь в память, тревожа, ввергая в тоску… «Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!»

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,

Остывающий лепет изменчивых уст,

Легкий лепет, едва отдающий смолой,

Проколовший меня смертоносной иглой!

Человек велик и мал, свободен и скован надежной цепью неписаных законов. Он – продукт и творец природы. Поэзия Николая Заболоцкого заставляет всмотреться в себя, задуматься над вечными вопросами – о жизни и смерти, о вечности и о судьбе, о месте, которое отведено человеку в величественном храме Природы.

«Поэзия» и «проза» любви Надежды и Николая алексеевича в «Темных аллеях» Бунина

План

I. Символический смысл названия рассказа.

II. История любви героев рассказа И. А. Бунина «Темные аллеи».

1. Сила, романтический характер любовного чувства.

2. Проза жизни.

3. Любовь не умерла.

III. Существует проза жизни, но нет прозы любви.

Как о воде потекшей будешь вспоминать

Из Книги Иова

«Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи…» Эти стихи читал когда-то юной Надежде влюбленный Николенька (именно так она его тогда называла). Через тридцать лет Николай Алексеевич не сразу узнал свою прежнюю любовь, а Надежда с недоброй улыбкой вспоминает: «…Все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи…» Цветущий шиповник остался где-то в прошлом, где-то в утраченных памятью стихотворных строках… Темные аллеи, таинственные и мрачные, запомнились, превратились в символ, иллюстрацию истории любви.

Тема «поэзии» и «прозы» любви в рассказе И. А. Бунина «Темные аллеи», на первый взгляд, ясна: поэзия любви осталась в прошлом. О красоте и силе юного чувства вспоминают встретившиеся на склоне лет герои:

– Ах, как хороша ты была!.. Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?

– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь вам я отдала свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.

История любви закончилась печально. Мы не знаем подробностей, нам известно лишь то, что «очень бессердечно» бросил Николенька свою возлюбленную, она даже «хотела руки на себя наложить от обиды». История банальная – Николай Алексеевич не решился сделать Надежду своей женой. Судьба отомстила ему за предательство: любимая жена бросила его «еще оскорбительней», чем он когда-то оставил соблазненную девушку, в старости он одинок. Так прозаически закончилась поэтическая история любви.

Но закончилась ли? Случайна ли короткая встреча героев на склоне лет?

Надежда узнала в «старике-военном» своего (бывшего?) возлюбленного. Она не рассказала ему ничего о своей жизни. Знаем мы лишь то, что она не была замужем, потому что «молодость у всякого проходит, а любовь – другое дело». И простить Николая Алексеевича она не в силах: «Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя».

Как назвать это – поэзией или прозой любви? Надежда не простила обиду покинувшему ее возлюбленному именно потому, что до сих пор любит его. В этой истории нет счастья, но есть высокая поэзия любви. Той любви, что сильнее расчета, важнее счастья, что остается и тогда, когда жизнь фактически закончена. Надежда долго смотрит вслед уезжающему Николаю Алексеевичу, а любовь остается с нею навсегда.

Любовь осталась и в сердце Николая Алексеевича. Именно поэтому он так спешит уехать с почтовой станции. Даже сейчас он считает нелепой мысль о браке с Надеждой. Но он не простил себе своего собственного предательства: «Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила», – говорит он Надежде, и понятно, что сам себе он ничего не простил. Так и прожили они свои жизни: она – с любовью, он – с неизбывным чувством вины. И именно то, что Надежда до сих пор не простила Николая Алексеевича, – доказательство ее любви к нему.

В чем же заключается поэзия и проза любви? История героев утверждает: существует проза жизни, но нет прозы любви. Любовь может быть несчастной, она может изменить, даже погубить жизнь, но она все же остается великой одухотворяющей силой, она придает жизни высокий смысл, который и является поэзией.

Творчество Марины Цветаевой. Цветаева и другие писатели

Перипетии личной жизни, события, происходящие в стране, встречи с интересными людьми — все нашло отражение в творчестве Марины Цветаевой: в ее поэзии, письмах, дневниках. Давайте назовем нескольких современников поэтессы, оставивших след в судьбе и оказав

Это часть интерактивных уроков, подготовленных образовательной платформой Level One в сотрудничестве с крупнейшими российскими экспертами.

Еще 500 уроков по 15 направлениям, от истории и архитектуры до здоровья и кулинарии на levelvan.ru/plus

посмотреть все уроки

Автор урока

Екатерина Буслаева

Выпускница Московского педагогического государственного университета, преподаватель школы 1370 в Москве, финалист конкурса «Учитель года».

✍🏻 Бориса Пастернака Цветаева называла «мечтанным вершинным братом в пятом времени года, шестом чувстве и четвертом измерении». Их знакомство состоялось в 1922 году благодаря тому, что Пастернаку в руки попал сборник Цветаевой «Версты». Потрясенный прочитанным, Пастернак пишет Цветаевой письмо, в котором сокрушается, что не заметил ее талант раньше. К письму он приложил свою книгу «Сестра моя, жизнь».

🙅Их история — трагичная страница в русской поэзии. Несмотря на схожее происхождение, — и Цветаева, и Пастернак были выходцами из семей творческой интеллигенции, — их судьбы были очень разными. Цветаева в эмиграции жила в бедности, ее стихи отказывались печатать. Пастернак, напротив, был в это время вполне успешен. Они поддерживали друг друга, признавались в любви, а Цветаева даже мечтала назвать в честь Пастернака своего сына. Одно из своих самых эмоциональных стихотворений Цветаева посвятила именно Пастернаку:

Рас-стояние: версты, мили…

Нас рас — ставили, рас — садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

💌 Эпистолярная романтическая дружба продлилась больше десяти лет. Переписка двух великих поэтов — это намного больше, чем просто письма двух увлеченных людей: с одной стороны, Пастернак и Цветаева обменивались собственными стихами, а с другой, часто делились подробностями быта, с которыми сталкивались. Однако близкое общение в переписке не смогло перерасти в близкие личные отношения.

💔 Цветаева понимает, что им не суждено быть вместе. И хотя в письмах она продолжает надеяться на встречу, сама лирика как бы возражает этим несбывшимся надеждам, пророча конец их отношениям. В одном из писем Цветаева так пишет о Пастернаке:

🗣 «С Борисом у нас вот уже 8 лет тайный уговор: дожить друг для друга. Я, зная себя, наверное, от своих к Борису бы не ушла, но если б ушла — то только к нему».

👫 Их «невстреча» произошла в 1935 — именно так Цветаева назвала ее позже. Впервые они встретились в Париже, куда Пастернак приехал в составе советской делегации литераторов. Пастернак на своем выступлении сорвал бурные овации, а Цветаева присутствовала там как рядовой зритель. Столкнувшись лицом к лицу, они поняли, что говорить им не о чем.

Эта «невстреча» до сих пор вызывает вопросы у историков и литературоведов. Кто-то считает, что Цветаева была недовольна его выступлением, кто-то — что Цветаева была разочарована его политической позицией и такое поведение расценила как предательство и заигрывание с советской властью. Общаться они продолжали до самой смерти Цветаевой, но реже и менее эмоционально.

Другой поэт, с которым Цветаеву связывает короткий, но бурный роман, — это Осип Мандельштам.

🏖 Юные Цветаева и Мандельштам познакомились в Коктебеле в 1915 году. Их сближение произошло через год в Петербурге, а после этого Мандельштам несколько раз приезжал в Москву и Александров, где гостил у Анастасии, сестры Цветаевой. Их мимолетный роман длился буквально несколько месяцев — с февраля по июль. Недаром в стихах, которые они посвятили друг другу нередко упоминаются названия этих месяцев. В том же 1916 году Цветаева пишет такие строчки:

Ты запрокидываешь голову

Затем, что ты гордец и враль.

Какого спутника веселого

Привел мне нынешний февраль!

🔐 Что произошло между ними, остается тайной. Но после нескольких встреч Мандельштам бежал в Крым и больше с Цветаевой встреч не искал, а в Москву не приезжал. Позже они почти не поддерживали связь, а после эмиграции Цветаевой их отношения вовсе переросли в неприязнь. Они некоторое время состояли в переписке, но главный след этих отношений в творческих биографиях поэтов — это стихи, посвященные друг другу. Так Мандельштам пишет об их знакомстве:

Целую кисть, где от браслета

Еще белеет полоса.

Тавриды пламенное лето

Творит такие чудеса.

👫 Их отношения недолго оставались дружескими. В это время Мандельштам встречает свою будущую жену Надежду, с которой проживет до смерти. Цветаева отозвалась на этот союз стихотворением, где рефреном звучат слова «Мой милый, что тебе я сделала?». В 1922 году Мандельштам публикует негативный отзыв о творчестве Цветаевой, после чего долгое время позиционировал себя как «антицветаевца». Цветаева же, напротив, относилась к его стихам с уважением и восхищением, хотя с человеческой точки зрения продолжала испытывать к Мандельштаму неприязнь.

📝 Стихотворение Цветаевой «Вчера еще в глаза глядел» поставило точку в их недолгом романе. Она осознала, что их с Мандельштамом связывает не столько чувство, сколько общие взгляды на творчество. В стихотворении есть такие строки:

Жить приучил в самом огне,

Сам бросил — в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал мне!

Мой милый, что тебе — я сделала?

Телеграм-канал
Level One

Вдохновляющие посты, новые запуски и подарки только для подписчиков

подписаться

Марину Цветаеву часто ставят в параллель с Анной Ахматовой, сравнивая их судьбы и творчество. Несмотря на то, что они познакомились лично только за два месяца до смерти Цветаевой, они долгие годы они вели переписку. Проанализируем несколько стихотворений Цветаевой разных лет сквозь призму ее отношений с Ахматовой.

📘 С поэзией Ахматовой юная Цветаева познакомилась, прочитав сборник «Вечер», когда ей было 20 лет. Она была поистине восхищена творчеством Ахматовой и, несмотря на то, что она сама уже выпускала свой второй сборник, заняла практически ученическую позицию по отношению к Ахматовой.

👁 Цветаева не искала личной встречи с Ахматовой. По-видимому, она не имела такой внутренней потребности, потому что познакомиться с Ахматовой не составило бы труда: в Москве у них было много общих знакомых, обе бывали в Петербурге и посещали легендарное кафе «Подвал Бродячей собаки», ставший центром культурной жизни для поэтов и писателей Серебряного века. В 1915 году Цветаева посвящает Ахматовой такие строки:

В утренний сонный час,

— Кажется, четверть пятого, —

Я полюбила Вас,

Анна Ахматова.

📝 Позже отношение Цветаевой к Ахматовой меняется: восторженным отзывам она предпочитает более спокойные, иногда в них даже сквозит легкая ирония и насмешка:

Дни полночные твои,

Век твой таборный…

Все работнички твои

Разом забраны.

Это стихотворение написано Цветаевой в 1921 году. Важно подчеркнуть, что это произошло меньше, чем через четыре месяца после расстрела Николая Гумилева, мужа Ахматовой и главной любви в ее жизни. Ответ на него Цветаевой пришлось ждать почти 20 лет: в 1940 году Ахматова пишет стихотворение «Поздний ответ», в котором есть такие строчки:

Невидимка, двойник, пересмешник.

Что ты прячешься в черных кустах.

То забьешься в дырявый скворечник,

То мелькнешь на погибших крестах.

🎉 Их единственная встреча произошла в июле 1941 года. По воспоминаниям Лидии Чуковской, знакомство было натянутым. Поэты смущались, были молчаливы, словно не могли найти тем для разговора. Ахматова читала Цветаевой куски «Поэмы без героя», Цветаевой не понравилось. Ей показалось, что это кокетливая и жеманная вещь. Современники вспоминают эту встречу так:

— Анна Андреевна говорила мало, больше молчала. Цветаева говорила резко, нервозно, перескакивая с предмета на предмет.
— Они, кажется, не понравились друг другу?
— Нет, этого нельзя сказать. Это было такое… такое взаимное касание ножами души. Уюта в этом мало.

Похоже, и Ахматова, и Цветаева остались разочарованы этой встречей, однако благодаря их общению до, мы имеем длительную переписку двух величайших женщин-поэтов 20 века.

👉 Далее мы обсудим окутанные тайной отношения Цветаевой с Софьей Парнок.

Еще один жизненный этап Цветаевой был связан с поэтессой Софьей Парнок, которой был посвящен сборник «Подруга».

👧🏻 Парнок была своенравной и замкнутой девушкой. Она была во многом похожа с Цветаевой, например, они обе рано остались без матерей, что в корне повлияло на становление обеих.

✍🏻 Цветаева и Парнок познакомились в 1914 году в литературном салоне Аделаиды Герцык. На тот момент 23-летняя Цветаева уже была замужем за Сергеем Эфроном, воспитывала двухлетнюю дочь. Несмотря на замужество, Цветаева была очарована Парнок. Их роман продлился два года.

🛤 Они были вместе, невзирая на общественное мнение. Зимой 1915 года влюбленные отправились в путешествие по России, а оставшемуся в Москве Эфрону ничего не оставалось, кроме как ждать возвращение жены, которую он очень любил.

❤️ Роман Цветаевой и Парнок был недолгим, но страстным. Итогом их отношений стал цикл Цветаевой из 17 стихотворений, среди которых — известное в качестве романса «Хочу у зеркала, где муть…». В творческой биографии Парнок связь с Цветаевой тоже оставила яркий след, например, она посвятила ей в 1932 году, спустя много лет после расставания, такие строки:

Мне кажется, нам было бы с тобой

Так нежно, так остро, так нестерпимо.. .

Не оттого ль в строптивости тупой,

Не откликаясь, ты проходишь мимо?

🔚 Одна из причин разрыва Цветаевой и Парнок — ревность, в том числе и творческая. В период их отношений и Цветаева, и Парнок были востребованными поэтами, в связи с чем между девушками возникло творческое соперничество.

курс Level One

Открывая сказки

Курс из 8 лекций о любимых сказках: перечитаем Щелкунчика, Алису, Гарри Поттера, Хоббита и взглянем на знакомые истории с новой стороны. Изучим схему сказки и ее главные элементы: от обряда инициации до пути героя и волшебных даров. Поймем, как рассказывать истории, которые остаются у людей в сердцах, и даже создадим свою сказку в финале курса.

Сегодня можно купить со скидкой 50%
4900₽ 2450₽

подробнее о курсе

Цветаева Марина (1892–1941) — Берлинские стихи: 1922

«Марина Цветаева (1913)» — Wikimedia Commons

Переведено А. С. Клайном © Copyright 2021 Все права защищены

Эта работа может быть свободно воспроизведена, храниться и передаваться в электронном или ином виде в любых некоммерческих целях .
Применяются условия и исключения.


Содержание

  • Введение.
  • Берлинские стихи: 1922 год.
  • «На такие слова есть час»
  • ‘Дикарь, эта долина’
  • ‘Итак, в скудном будничном труде’
  • «Шепот по ночам: шелк»
  • ‘Иди, найди себе наивных любовников: они’
  • «Помни закон»
  • ‘Когда они тоже будут’
  • «Загорелым — топор и плуг»
  • ‘Приветствую! Ни камень, ни стрела»
  • ‘Для некоторых это не правило’
  • ‘Чтобы ты не видел’
  • Балкон.
  • ‘Не ловить гостя ночью’
  • «Жизнь неповторима»
  • ‘Я думал: будут дни’
  • «Руками – и по кругу»
  • Берлин.
  • ‘Можете быть уверены – в конце концов!’
  • ‘Бледно-серебристый цвет’
  • «Вьющиеся волосы»
  • ‘Слепые рыдания Леты’

Введение

В мае 1922 года Цветаева и ее дочь Ариадна покинули любимую Москву, спасаясь от отвергнутого ею советского режима, и воссоединились со своим мужем Сергеем Эфроном в Берлине. Там она продолжала публиковать свои предыдущие стихи, которые появились в Берлине и Москве, что добавило ей существенной литературной репутации, и написала переведенные здесь стихи. В августе 1922 года ссыльная семья переехала в Прагу, живя там в нищете. В 1925 году семья на несколько лет поселилась в Париже, вплоть до злополучного возвращения в Россию; Эфрон и их дочь Ариадна в 19 лет37 через Испанию и Марину в 1939 году; он уготован на казнь, Ариадна на заточение, а Марина на большие лишения кончила своим трагическим самоубийством в 1941 году, оставив сына Мура (Георгия). Впоследствии Ариадна была освобождена в 1955 году, а Мур погиб в 1944 году на Восточном фронте. Марина была в общении и с Рильке, и с Пастернаком в период своего наиболее продуктивного поэтического творчества, а Мандельштам и Ахматова оба восхищались ее творчеством, мужественно созданным перед лицом великих невзгод.


Берлин Стихи: 1922

«На такие слова есть час»

На такие слова есть час.

Из глубины приглушенного слуха,

Жизнь выстукивала

Свои благородные права.

Возможно – с лба,

Опираясь на плечо.

Возможно – от луча света,

Невидимый днём.

На тетиве неподвижно

Пыль – волна листа.

Дань страхам часа,

И его пеплу.

Час накала

Самоуправство – и тихие мольбы.

Час изгнанного общения.

Час осиротевшего мира.

11 июня 1922 года

«Дикарь, эта долина»

Дикарь, эта долина.

Любовь издалека.

Руки: соль и свет,

Губы: слюна и кровь.

Левая грудь грома,

Надбровная дуга.

Итак – каменное чело –

Кто показал тебе любовь?

Бог изобретений!

Бог дизайна!

Здесь: в полете жаворонка,

Здесь: в жимолости

Здесь: горстями: расплескалось,

В моей дикости, спокойствии,

Жизнь, моя дорогая!

Еще жадный!

Помни свою хватку

На моем правом плече.

Эти трели в темноте…

С птицами я просыпаюсь!

Мое счастливое мгновение

В твоих анналах.

12 июня 1922

‘Так, в скудном будничном труде’

Так, в скудном будничном труде,

Так, в судорожном труде к нему,

Все

Ты забываешь товарищеский хор, 03 группа смелых девушек.

Его суровость — горький дар,

Скрытый жар — робость бренная,

И свирепый неуправляемый удар,

Имя которому — даль.

Все слова древние, но: даю и мое ,

Все ревности, кроме этой земной,

Вся вера – и в смертной борьбе тоже

Неверующий Фома.

О, мой нежный!

Седые древности:

Этот изгнанник, не бери под свою крышу!

Да здравствует сердечный путь

К неразумным концам.

Но быть может, среди трелей и счетов

Извечного женского устава –

Отзови мою руку тоже без прав

И мой храбрый рукав.

Губы, не стремящиеся оценить,

Права, не гоняющиеся за,

Глаза, неведомые векам,

Исследующие: свет.

15 июня 1922 г.

«Шепот ночью: шелк»

Шепот ночью: шелк

Тянут за руку.

Ночной шепот: шелк

Губы разгладились.

Счета

Ревни всего дня –

Вспышка

Старинных вещей – челюсти сжаты

И стих

Спорный

В шорох…

И лист

На стекле… И птичий трель первый.

– Как чисто! – и вздох.

Не тот. Прошлый.

Исчез.

Подергивание

Плеча.

Ничего

Тщеславие.

Конец.

Как нет?

И в этой суете сует,

Этот клинок – рассвет.

17 июня 1922

«Иди, найди себе наивных любовников: они»

Иди, найди себе наивных любовников: они

Чудеса числом не исправят.

Я знаю, что Венера – ручная работа,

Я ремесленник, с ремеслом обремененный.

От высочайшей торжественности, немой,

К душе чуть не затоптанной,

Вот вся небесная лестница – от

Мое дыхание – до: ни одного вздоха!

18 июня 1922

«Помни закон»

Помни закон:

Здесь нет собственности!

Итак –

В Городе Друзей:

В этой пустоте,

В этой прохладе

Под небом Человека –

Все из золота –

В этом царстве, где река течет вспять!

На берегу – реки,

Возьми, в призраке руки,

Притворство чужой руки…

Невесомая искра,

Дрожь – ответная дрожь.

(Неуверенность рук

Сокрытая в рукопожатии!)

О дружный плеск,

Одежды плоские, как лезвие,

Под небом человеческих божеств,

Под триумфальным небом Человека!

Между подростками,

Между твердыми равными,

В прохладных широтах

Зари, на солнце

Игра, на сухом ветру,

Приветствую вас, бесстрастные души!

В воздухе под Тарпейскими скалами,

В воздухе спартанская дружба.

18 июня 1922

«Когда же они тоже будут?»

Когда же они тоже

Войдут в мою жизнь, Господи,

Спокойствие седых волос,

Спокойствие старости?

Когда же будет составление

Из всех этих попыток

Плечо на высоте

Всю жизнь вытерпел?

Знаешь, Господи, одна,

Один, никто, кроме тебя,

Как из комков пуха,

Я рвал синие горы.

Как, за упрямыми губами,

Сон – я слушал – траву…

(Здесь, в области искусств

Я на словах репутация!) пошел – рабство напрокат,

Как остатки жизни

Жил первый трепет дерева…

————————— ———

Дерево – первое – тремор

Голубь – первый – труд

(Разве это не твоя работа,

Гордость, разве это не твоя работа

Вера?)

В тайне любви

Небо – какое пустое!

Будь — не — заря:

Шевеленье, и трель, и листья,

Если бы не шевеление,

Это шевеление — жизнь

Осознала так…

Не луч, а бич —

Нежной жимолости.

Чтобы получить приз,

Небо – какой предел!

Рассвет. Тележная лошадь

Выезжает на дорогу. — Начало. — Пойдем.

Внезапное тихое подергивание

Плечо вспоминает.

Спрятано…

Утро налито

Из ведра. Нарисовано мелом.

В анналах Евы,

Небо – какое пустое!

22-23 июня 1922 г.

«Загорелым — топор и плуг»

Загорелым – топор и плуг.

Довольно – дань праху земному!

В руки мастера,

Рано лежит путь к труду.

Привет – во мраке Ветхого Завета,

Бесконечные мужские рукопожатия!

Дымящиеся плоды мха и меда –

Прочь, существо последнего сна!

Сквозь мохнатые груды дремоты,

Сара-Командир и Агарь-

Сердце – покинув…

— праздновать, при свете дня,

Бесконечные мужские рукопожатия!

24 июня 1922 года

«Здравствуйте! Ни камня, ни стрелы»,

Приветствую! Ни камень, ни стрела,

Я! – Живейшая из жен:

Жизнь. Обеими руками,

В дремоте твоей

Дай! (С раздвоенным языком,

С! – змеиным раздвоением!)

Весь я, с непокрытой головой,

Всю радость мою возьми!

Держись! День для плавания!

– Цепляться! – Для катания на лыжах! – Цепляться! – Клинджер!

Я сегодня в свежей коже:

Позолоченный, седьмой!

 – Мой! – И какая цена

Эдем – когда в руках, на губах,

Там Жизнь: радостно зевая,

Встречай рассвет!

25 июня 1922

«Для кого-то не правило»

Для кого-то не правило:

В час, когда условно

Сон правильный, почти священный,

Некоторые не спят.

Они смотрят – самое большее

Секретный лепесток: не на тебя!

Некоторые люди – не дремлют:

В час, когда каждая губа

Иссохнет от недавнего горя –

Некоторые люди еще не пьют:

Они поглощены – и

Сжатые кулаки – в песке!

Некоторым – несгибаемым,

Жизнь дорого дана.

25 июня 1922

«Чтоб не видать»

Чтоб не видать –

Жизнь свою – Окружу себя,

Крепкой и тайной оградой.

Обвитый жимолостью,

Покрытый инеем.

Чтоб ты меня не слышала,

Ночью – мудростью старины:

Сокрытие – крепче стану.

Я окружу себя шорохом,

Я спущусь на шорох,

Чтоб ты не слишком цвела

Во мне – среди зарослей: среди книг,

Я исчезну живой:

Я тебя выдумками окружу,

Предложу тебя моему воображению.

25 июня 1922

Балкон

О, от свободного отвеса –

Вниз – в грязь и деготь!

Скудный вес любви земной,

Слезами солёными — долго ли?

Балкон. Сквозь соленые ливни,

Черная смола злых поцелуев.

И неизбывной вражды

Вздох: выдохнул стихами!

Сжался до комка в руке –

Что? Мое сердце или батистовая тряпка

Носовой платок? Эти обливания

Имеют имя: – Иордан.

Да, ведь эта битва с любовью

Жестока и бессердечна.

Итак, с гранитного чела,

Старт – выдохнул насмерть!

30 июня 1922

«Ночью не поймать гостя»

Ночью не поймать гостя…

Спи, и спи навеки,

В самой испытанной гавани

Этот невозможный свет.

Но если – не думайте, что ваше ухо

Обманывает! – любящий – заблудится

Чуть-чуть, а если ночные рыдания

И цитры – грудь…

Тогда мой возлюбленный-лавр

Свернул своих коней с

Стадиона. Тогда бог

Ревнивый к своему любимцу.

2 июля 1922

«Жизнь неподражаема»

Жизнь неподражаема:

За пределами ожиданий, за пределами лжи…

Но в трепете прожитого

Ты можешь открыть: жизнь!

Словно лежать во ржи: звеняще, сине…

(Ну, то есть лежать во лжи!) – тепло, глубина:

Ропот – сквозь жимолость – стожил:

Радуйся теперь! – Призван!

И не вини меня, друг, так

Околдованы мы телом,

Душа – это уже: бровь кивает.

Ибо – почему оно пело?

В белую книгу твоего молчания,

В сырую глину твоего «да» –

Я тихо склоняю бровь разбитую:

Ибо та раскрытая ладонь – жизнь.

8 июля 1922

«Я думал: будут дни»

Я думал: дни будут

Легко – и близость конец нежности!

Нет, еще поздно!

В роду – щели света

(Не поздно!) – пока

Мы птицы не пели.

Будь начеку!

Делайте последние ставки!

Нет: завтра, друг

Слишком поздно!

Земля невесома!

Друг, в глубине души!

Никто, наших лет,

Удерживает от смерти.

Мертвые – спи – хоть!

Только мне не сон —

Спи! Взмахом лопаты

Друг, покончи с памятью!

9 июля 1922

«Руками – и по кругу»

Руками – и по кругу

Перепродажи, передислокации!

Хоть бы губы, хоть бы руки

Спасти от смятения!

Все эти

Суета, что лишает меня сна!

Подняв руки,

Друг, я заклинаю

Мои воспоминания.

Чтоб в стихах

(Мидден моих величеств!)

Ты не увянешь,

Не усохнешь, как остальные.

Чтоб в груди моей

(Моя тысячегрудая, братская

Кладбище!) – дожди

Тысячи лет не смоют тебя…

Тело среди тел,

– Ты, воин проиграл мне!

Чтоб не сгнило,

Маркировано: Неизвестно .

9 июля 1922

Берлин

Дождь успокаивает тоску.

За ставнями ливня

Я сплю. Стук копыт

По асфальту — как аплодисменты.

Поздравляю — слияние.

В этой золотой заброшенности,

Сказочной из сирот,

Ты, барак мой, помилуй!

10 июля 1922 года

«Будьте уверены — в конце концов!»

Вы можете быть уверены — в конце концов! –

Это, отлитое на ее поддоне,

Ей не нужна ни слава, ни

Сокровища Соломона.

Нет, руки за голову,

– Соловьиным горлом! –

Не сокровище – пела Суламит:

Но горсть красной глины!

12 июля 1922

«Цвет бледно-серебристый»

Цвет бледно-серебристый

Над прудами и зарослями.

Занавес падает. Сквозь проём,

Нерешительно, рассеянно,

Свет – нисходит водной

Завеса (без суеты, без забот!)

Так иногда феи-женщины

Пробираются в сердца своих возлюбленных.

Годами без всякой команды,

Спи! – смаковать легкомыслие!

Не читая моих предзнаменований,

Спи, моя нежная полярность!

Спи — я останусь призраком,

Разглаживая морщинистый лоб.

Итак, Музы для смертных, иногда,

Превращаются в любовниц.

16 июля 1922

«Вкрапленные волосы»

Вкрапленные волосы:

Гладкость и блеск,

Продольное ослепление.

Полуночный сине-черный, подходит для

Ворон. Разглаживается по желанию

По длине – ладонью.

Моя нежная! Никого не обмануть!

Так злобная мысль

Сглажена: распад – разлука.

Последний скрип лестницы…

Так гладко, розы

Шип… колет палец!

Я знаю многое в жизни

Рук – в их легком взмахе,

Упорно и сосредоточенно

Я отслеживаю отсутствие буйства

Это твое: кромешная тьма,

Протестую под давлением.

Мне жаль твою выразительность

Ладони: в твоих глянцевых

Волосы – почти поперёк

Область твоих глаз…вождение внутри

Твои навязчивые мысли: 9 утра0003

Заблуждения – под черепом.

17 июля 1922

«Слепые рыдания Леты»

Слепые рыдания Леты,

Ваш долг прощен: выщелочено

Серебристый плеск вербы,

Плач… в слепой поток склепа,

Память – утомленная – окутана

В ивовом плаче серебристом.

Наплечник – старинный серебристо-серый

Плащ, наплечный сухой серебристый

Плющ – утомленный – ложь

В ладанах слепых, Летеан, мак-цветок

Мрак – для красных растёт

Древние, лиловые виражи – седые

В памяти – истощив все –

Сухость выщелачивания.

Помутнение: поврежденные вены.

Скупость: юная сивилла.

Берлин, 31 июля 1922 г.

Русская поэзия | Высокое окно


Собор Василия Блаженного, Москва

*****

Я хочу поблагодарить Белинду Кук за редактирование этого приложения русской поэзии, для которого она предоставила все переводы. Уже много лет переводы Белинды и ее собственные стихи широко публикуются в журналах. Совсем недавно она опубликовала издание Кулагер, эпической поэмы казахского поэта Ильяса Джансугурова (Казах Н.Т.А., 2018) и Формы изгнания : Избранные стихи Марины Цветаевой (The High Window Press, 2019). Она также сыграла важную роль в координации и содействии переводу «Современная казахская поэзия » (C.U.P, 2019). Ее собственная поэзия включает в себя Stem (The High Window Press, 2019) и Days of the Shorthanded Shovelists , готовящиеся к выходу (Salmon Poetry).

*****

Серебряный век русской поэзии

Западный читатель уже знаком с гигантами русского Золотого века прозы: Львом Толстым, Федором Достоевским и Иваном Тургеневым, но, возможно, меньше знаком с золотым веком поэзии: Александром Пушкиным, Михаилом Лермонтовым и Федором Тютчев. Во многом это связано с трудностью перевода обычных размеров Пушкина во что-то иное, кроме протяжного ритма, неприемлемого для современных читателей, из-за чего трудно понять, почему он так важен для россиян. Серебряный век поэзии — это дополнение двадцатого века к предыдущей эпохе. Здесь мы видим fin de siècle расцвет поэзии и поэтической теории, включающей ранних и поздних символистов, а также позднего акмеизма и футуризма, двух течений, которые противостояли потустороннему, часто искусственному языку символизма, возвращая его на землю, с более конкретный язык. Значение символистов было больше в закладывании теоретической основы, сосредоточении внимания на поэтической теории под влиянием французских символистов, таких как Бодлер и Рембо, а также декаданса, связанного с поэзией и готической фантастикой Эдгара Аллана По. Но именно молодому поколению: Маяковскому, Мандельштаму, Цветаевой, Пастернаку и Ахматовой предстояло создать поэзию, получившую мировую известность, а также страдать от реалий попытки сохранить свое искусство в апокалиптических событиях русской революции, Гражданской войны и Сталинские чистки 30-х годов.

Это небольшое собрание поэтов Серебряного века, включающее в себя некоторые стихи этих известных наряду с великими, просто рассказ о моем личном знакомстве с поэтами той эпохи. ( до н.э. )

*****

Поэты

Зинаида Гиппиус • Вячеслав Иванов • Александр Блок • Лев Гумилев • Николай Гумилев • Анна Ахматова • Борис Майветам • Борис Марина Пастернак • Осип Цветовская • Мария Петровых • Борис Поплавский • Вадим Андреев • Даниил Андреев

  The Translator: Belinda Cooke

*****

Previous Translations

THW 21: April 15, 2021  THW20: December 18, 2020  THW19: September 19, 2020 THW 18: 4 мая 2020 г. THW 17: 18 марта 2020 г. THW 16: 9 декабря 2019 г. THW15: 20 сентября 2019 г. THW 14: 17 июня 2019 г. THW 12 10 декабря 2018 г. THW 11 5 сентября 2018 г. THW 10: 21 мая 2018 г. THW : марта 2018 г. THW 8: 6 декабря 2017 г. THW 7: 10 сентября 2017 г. THW6: 3 июня 2017 г. THW5: Март 7 марта 7. , 2017 THW4: 6 декабря 2016 г. THW3: 1 сентября 2016 г. THW2: 1 июня 2016 г. THW1: март 1,

Предыдущие Transalations .

 THW 21: австрийский • THW 20: македонский • THW 19: швейцарско-немецкий • THW 19: испанский • THW 17: франко-канадский • THW 16: новогреческий • THW 15: казахский • THW 14: венгерский • THW 13: польский • THW 12: классический • THW 11: каталонский • THW10: Испаноязычный • THW 9: Иврит • THW 8: Болгарский • THW 7: Японский • THW 6: Голландский • THW 5: Португальский • THW 4: Французский • THW 3: Итальянский • THW 2: Немецкий • THW 1: Итальянский

* ****

Зинаида Гиппиус: Четыре стихотворения

ПОСВЯЩЕНИЕ

Небеса низки и устали
но я знаю, мой дух высок.
мы с тобой странно близки,
и каждый из нас одинок.

Беспощаден мой путь,
он ведет меня к смерти,
но я люблю себя как Бога.
Любовь спасет мою душу.

Если я остановлюсь на дороге,
малодушно ропщу,
если восстану против себя
и посмею желать счастья –

не оставь меня безвозвратно
в туманные трудные дни.
Умоляю тебя, как слабого брата
пульта, пожалей меня и обмани.

Мы с тобой особенно близки,
мы оба движемся на восток.
Небеса злы и подлы,
но я верю, что наш дух высок.

НАСЛАЖДЕНИЕ

Друг мой, меня не тревожат сомнения,
Я уже давно чувствую себя на грани смерти.
В могилу, куда меня положат
Я знаю, там душно, сыро и темно.

Но меня не будет в земле – я буду с тобой,
в дуновении ветра, в солнечных лучах.
Я буду бледными волнами в море,
облачные тени в небе.

И чуждой мне будет земная сладость,
чуждая и любимая печаль сердца,
как счастье будет чуждо звездам,
но не пожалею я сознания своего.

Я жду покоя, душа моя устала,
Мать-природа зовет меня к себе,
И как легко проходит тяжесть жизни…
О дорогой друг, как приятно умирать.

НИКОГДА

Прямо перед рассветом в небе висит полумесяц.
Я отправляюсь на луну, чтобы очиститься от снега.

Я без устали смотрю на его надменное лицо,
а он отвечает странной улыбкой.

И я вспоминаю странное слово,
постоянно повторяя его в тишине.

Свет луны ровнее, кони
мчатся быстрее и неутомимо.

Мои сани скользят легко, не оставляя следов,
и я все время бормочу: «Никогда, никогда…»

Этого ли знакомого слова я боюсь?
Нет, меня пугает другое…

Я боюсь не мертвого света луны.
В моей душе нет страха.

Лишь холод, не знающий печали, ласкает мое сердце,
но луна склоняется и умирает.

ПЕСНЯ

Мое окно высоко над землей,
высоко над землей.
Я вижу только небо с вечерним закатом,
вечерний закат.

Небо кажется пустым и бледным,
таким пустым и бледным.
Не жалеет бедного сердца,
мое бедное сердце.

Грустно, что в такой жалкой печали я должен умереть,
что я должен умереть.
Я стремлюсь к тому, чего не знаю,
Я не знаю.

Это желание, не знаю откуда оно взялось,
откуда пришло
но сердце хочет и просит чуда,
оно просит чуда.

О пусть то, что никогда не случается,
случается.
Мне бледное небо обещает чудо,
обещает.

Но я плачу без слез над ложным обещанием,
на ложном обещании.
Я взываю к тому, чего нет,
к тому, чего нет.

Зинаида Гиппиус (1869-1945) и ее муж писатель и религиозный мыслитель Дмитрий Мережковский были знаковыми фигурами раннего символизма, их дом, Дом Мурузи, был центральным местом сбора. Люди были шокированы исследованием ее поэзии темной стороны и ее сексуальной двусмысленности, которую она обыгрывала, продвигая андрогинный образ. Как суровый литературный критик, полностью отвергнувший Октябрьскую революцию, она поссорилась со многими, в том числе с бывшим протеже Александром Блоком. Она и Мережковский также проводили религиозно-философские собрания. Сначала они эмигрировали в Польшу, а затем в Париж. Хотя, явно неразлучные родственные души, их брак, предположительно, так и не был заключен, и они экспериментировали с различными версиями ménage à trois, «тройки» в разное время, все в рамках их общих религиозных идей.

Вернуться к началу

*****

Вячеслав Иванов: Четыре стихотворения

ИЗ РИМСКИХ СОНЕТОВ вечер «Аве Рома».
В сумерках моих я возвращаюсь к тебе, как к
родному дому: пристанище путников, вечно вечный Рим.

Мы предаем огню Трою наших предков,
пока вы разбиваете оси колесниц в месиво, среди
гром и ярость твоего мирового ипподрома:
О, правитель дороги, смотри, как мы горим.

И ты восстала из пепла в огне;
но не ослепляла вечная синева
глубин твоих небес.

И твой привратник кипарис помнит,
в нежности золотого сна, как укреплялась Троя
, даже когда она лежала в огне.

2

Держит под уздцы упрямых коней,
мощный пылью сияющей храбрости
и голый – с олимпийской наготой –
опережают братьев-близнецов.

Саги рассказывают нам, как пришли они, богоподобные пришельцы,
товарищи по оружию Квирита, и посланники
с поля победы – у вод Ютурны –
явиться неизвестными на курганах Рима.

Там они должны были оставаться до конца света.
И эти великие юноши — два идола
, которые тысячу лет не сдвинулись со своего места.

И вот они стоят, где их стало
с самого начала: шесть холмов, окруженных синим цветом,
чтобы сиять, как звезда, с высот Квиринала.

ИЗ ЗИМНИХ СОНЕТОВ

1

Зима души. Издалека
яркое солнце греет его косыми лучами,
а еще зима стынет в безмолвных сугробах
и тоска поет ей сквозь метели.

Вывалив охапку дров у камина,
приготовьте что-нибудь, часа хватит.
Потом заснуть, так как все застопорилось от сонливости…
Ах, могила вечности глубока.

Замерз родник живительной воды,
как и родник светлый.
О, не ищи меня под саваном.

Мой двойник, мой покорный раб, тащит свой гроб,
пока мое истинное я предает свою плоть,
Я все еще создаю свой духовный храм вдали.

2

Бродячий волшебник, свирепый вор, серый волк,
в твою похвалу я сочиняю эти зимние строки.
Я слышу твой голодный вой. Земля больше
гостеприимен ко мне, человеческое понимание добрее.

Но ты ненавистный. Хозяйский пес
знает свое место, но ты волшебнее,
Дельфийское животное, ближе к пророкам Полигимнии,
ты их, пока их голос не замолк.

Недалеко от того места, где я был предан судьбе
и лодка моей души прибыла с дальних берегов,
стоит на страже ненасытный предводитель Игорь.

Там ваш полк дал протяжный вой шамана –
и с детства мне знаком унылый зов,
того бездомного пламени в студеных степях.

Вячеслав Иванов (1866-1949), наиболее эрудированный из всех русских символистов, своими регулярными «средскими» собраниями в своей квартире «Башня» (1905-1911) утвердил его в качестве лидера петербургской группы . Несмотря на то, что он богат архаизмами и классическими аллюзиями, по сути, это религиозная поэзия, опирающаяся на Диониса Ницше в его «Рождении трагедии» 9.0006 , чтобы вылечить современный распад христианства. Таким образом, Иванов смог соединить свою любовь к классической науке с глубокой религиозной верой, унаследованной им от матери. Эти выборки из двух ключевых последовательностей показывают, что в своих лучших проявлениях поэзии Иванова удается избежать некоторых излишеств потусторонних образов символизма, чтобы обеспечить поэзию, очень прочно помещенную в физический мир.

Вернуться к началу

*****

Александр Блок: Два стихотворения

НЕЗНАКОМЕЦ

Вечера над ресторанами
жаркий воздух дикий и вялый,
пьяные крики вызываются
весною и зловонным дыханием.

Дальше, над пыльными переулками,
и ленивыми загородными дачами,
светится вывеска пекарни с кренделями
и слышен детский плач.

Каждый вечер за магистралями
парни снимают шляпы, прогуливаясь по переулкам
с дамами, утонченные умы
с ослепительным остроумием.

За озером визжат весла,
и женские визги, в небе,
беспечная луна
смотрит вниз несколько искоса.

Каждый вечер я вижу, как мой единственный друг
оглядывается на меня из моего стакана:
как и я, он притуплен и смирен
этой таинственной, горькой жидкостью.

За одним из соседних столиков
слоняются сонные официанты,
и пьяницы с остекленевшими глазами:
«In vino veritas! — кричат ​​они.

Каждый вечер в назначенный час
(или мне это приснилось?)
девичья фигура, шуршащая шелком,
проходит мимо запотевшего окна.

Всегда одна, размеренным шагом
она петляет среди этих пьяниц,
источая духи и воздух снаружи
пока не сядет у окна.

Ее струящиеся шелка, ее тонкая
увенчанная перстнями рука, ее шляпа
с траурными перьями
будят на ветру древние суеверия.

Странно, как ее близость пленяет меня
, когда я смотрю за темную завесу,
и увидим зачарованную даль
и заколдованный берег.

Доверено тайны неясные,
и дар чьего-то солнца,
крепкое вино проникло
в каждую частичку моей просветленной души.

Страусиное перо сейчас
качается в моем мозгу,
бездонные голубые глаза
цветут на далеком берегу.

В моей душе лежит сокровище
и только у меня есть ключ.
Да, это правда, ты пьяный урод,
Я знаю: правда в вине.

ИЗ ДВЕНАДЦАТИ

1.

Черный вечер. Белый снег.
Ветер, ветер — человек не может удержаться на ногах.
Ветер, ветер по всему божьему миру.

Ветер гонит легкий снег.
Под снегом – лед.
Скользко. Каждый шаг предательский.
Поскользнулась – бедняжка.

Поперек домов веревка,
протянутая, чтобы держать знамя:
«Вся власть Учредительному собранию!»
Старушка тоскует, плачет.

Она никак не может понять, что это значит.
Какая от этого польза? Такую огромную ткань
лучше использовать для теплых гетр
для этих детей, голых и босых.

Стремительно, как курица,
каким-то образом ей удается пробраться сквозь
снежную бурю. О, матерь милосердия
, загони этих большевиков в могилу!

Яростно хлещет ветер.
Не удается растопить иней.
Буржуа на перекрестке
прячет нос в воротник.

А кто этот длинноволосый хам,
говорящий шепотом?
Предатели. Россия мертва.
Должен быть писателем…
….

А в сторонке, за
метелью там со своим длинным халатом?
Ты не выглядишь таким счастливым в эти дни,
Товарисч священник?

Помнишь, как это было? Ваш
пузо марширует впереди
с блестящим крестом
, сияющим на людей?

…..

Так все ходят
государевым шагом –
сзади голодный пёс
Там с окровавленным флагом,
невидимый за метелью
невредимый от пули,
его нежная поступь, снежная жемчужина,
в белом ореоле роз –
впереди идёт Иисус Христос.

Александр Блок (1880-1921), поэт-символист по преимуществу, был русским поэтом, которого обожали вторым после Пушкина, прежде всего за его музыкальность. Как и у многих писателей конца века, его брак с Любовью Менделеевой был нетрадиционным, поскольку он видел в ней божественную неприкасаемую музу, пока он погружался в алкоголизм и различные дела. Ранняя поэзия была сосредоточена на таком мистицизме, в то время как более поздние работы переключились на жестокие реалии надвигающейся революции, в которой он быстро разочаровался, что ясно из «Двенадцати», где значение двусмысленного появления Христа в конце стихотворения было много споров. Многие считали, что такое политическое недовольство ускорило его безвременную смерть.

Вернуться к началу

*****

Николай Гумилев: Четыре стихотворения

ТЕМНОЕ НОЧНОЕ ВИДЕНИЕ

В небе появляются облака, тяжелые и серые.
Луна просачивается, багряная, как смертельная рана,
Могущественный Кухулин зелени, воинственный Эрин,
падает под мечом Сварана, царя океана.

Волны шепчут серые заклинания сивилл.
Леса трясутся от песен той мощной волны.
Взбесившийся в триумфальной буре, Сваран встречает
наш герой героев, Фингал, владыка пустоты.

Во взаимной хватке их железных объятий,
сверкая доспехами, они начинают безумный, дикий танец –
ветер приветствует битву своим циничным смехом,
море ревет свою вечную сказку.

Когда я устаю от людской ласки, от
будничных мыслей и слов, Я прислушиваюсь
к рокоту воздуха проклятого гнева, к видам
на холме его героев, могучих и гневных.

ИЗ СКАЗКИ О КОРОЛЯХ

1

Мрачный всадник ворвался на черном коне,
закутанный в бархатный плащ,
взор его страшен, как город в огне,
и, как вспышка молнии в ночи.

Завитки, как змеи, на плечах,
Его голос песен, пламени и земли.
Он поет балладу молодым королям,
которую короли в замешательстве слушают.

‘Люцифер дал мне пять могучих лошадей,
и с ними одно золотое кольцо с рубином.
Я видел бездонные подземные пещеры
и молодое лицо роскошных долин.

Горная фея и гном в правящем пурпуре,
Принесли мне вино, струящееся огнем,
Я увидел, что солнце вспыхнуло для меня,
Зажглось, как рубин на золотом кольце.

Я понял восторг питающих дней,
цветущий гимн мирного жреца.
Я смеялся над волнением могучих лошадей
и над игрой моего золотого кольца.

На высотах сознания лежат безумие и снег,
мой восторг прожег дыру в голубом небе,
Я направился к этим сознательным высотам,
И увидел там горничную, больную, как сон.

Ее голос был тихим, дрожащим потоком.
Ее взгляд был смесью вопроса и ответа.
Я подарил кольцо этой лунной деве
за неидеальный цвет ее растрепанных кос.

Смеясь надо мной и презирая меня,
Люцифер закрыл мой взор полумраком,
Он дал мне тогда шестого коня –
его звали Отчаяние.

2

Голос мучительной печали
раздался в высоком зале,
этой песней печали и земли
там, где стояли цари.

Неподвижность
холодных колонн
усиливала растерянный взгляд,
этих угрюмых королей.

Они дружно вскричали,
их больные сердца вдруг просветлели:
«Путь к таинственной невесте
— наш единственный верный путь.

Наши чаши полны питья,
мы осушим их до дна.
Дева Мира будет нашей.
Несомненно, так и будет.

С этого нашего радостного стола
мы стянем эту серую, мертвенную ткань,
и бескрайние просторы, которые мы покроем
, откроют истину слов.

Это истинная дорога.
Что есть мир, если не мы?
Истину мы берем от Бога
силой пылающих мечей».

3

По высотам ни для кого, кроме храбрых
они встретили Деву Земли,
но она не хотела любить их,
, хотя они и были королями.

Как безумно они умоляли ее
она не могла любить их,
и молодые короли были прокляты
навеки, с горькой радостью.

Больной, плачущий плющ
окутал их своей тенью,
в той безнадежной, счастливой стране
без восторга, снов и света.

Русалки плели гирлянды
из фиалок и морских лилий
и, смеясь, использовали фиалки
для украшения своих склоненных голов.

Из боя не вернулся ни один….
Рухнул родовой дом,
где так часто горбатый майор
читал им священные молитвы.

КОГДА ПОГАХАЕТ НА НЕБЕ ВЕЧЕРНИЙ ЗАКАТ…

Когда гаснет вечерний закат
На темном небе
и на ступени алтаря
падает последний алый луч,

Перед ним склоняется один,
один пожелав мелодию
или печальную жену
или обманутую девицу

Кто знает мрак души человеческой
ее радости и печали?
Синей эмалью
она покрыла Десять Заповедей.

Кто объяснит нам, почему
эта женщина всегда грустна
глаза ее показаны полутемными,
хоть и закрывают далекое отражение?

Или почему ее высокий лоб
сморщен сомнениями,
а под бровями лежат
веки тяжелой печали.

Почему ее губы улыбаются
загадочно и зыбко,
а сон страстно твердит
что это не улыбка.

Почему у нее такие мягкие чары?
Почему в ее глазах пламя огня?
Для нас она — болезненный кошмар,
или правда скорбного кошмара.

Почему в отчаянии сна
Она наклоняется над ступенями?
Что ей нужно от высот
и от воздушно-белой тени?

Мы не знаем. Ночная тьма глубока,
сон — огонь, мгновенье стонет;
когда восток загорится
обновленными лучами жизни?

Николай Гумилев (1886-1921) был более важен как лидер литературного движения акмеизма, чем своей поэзией. Он часто уклончивый собеседник ранних любовных стихов Анны Ахматовой. Он был женат на ней с 1910 по 1918 год, но через год они расстались. Он много путешествовал, особенно по Африке, о чем свидетельствуют многие его стихи. В отличие от большинства своих современников, он был ярым сторонником Первой мировой войны, где он ухаживал, а не избегал опасности, и получил высокую оценку за храбрость. Этого было достаточно, чтобы поставить его под подозрение у молодых большевистских властей после Гражданской войны. Он был арестован и расстрелян 19 августа.21 за предполагаемую контрреволюционную деятельность. Позже Ахматова посетила братскую могилу, где был похоронен Гумилев.

Вернуться к началу

*****

Анна Ахматова : Четыре стихотворения

ОТ БЕРЕГА

Низкий берег прорезают заливы.
Все паруса бежали в море,
Пока я сушил свои соленые волосы
В версте от земли на плоском камне.
Навстречу мне плыла зеленая рыбка,
Навстречу мне летела белая чайка,
и я был заносчив, зол и весел,
еще не знал, что это счастье.
Я закопала свое желтое платье в песок,
чтобы его не унесло ветром,
или чтобы нищий не украл его,
и уплыла далеко в море
отдыхая на темных, теплых волнах.
Когда я вернулся, маяк с востока
уже сиял своим мигающим светом,
И у ворот Херсонеса монах
Сказал: «Что ты бродишь ночью?»0003

Она заламывала руки под темной пеленой:
‘Почему ты сегодня такой бледный?’
Потому что я напоила его
такой горькой грустью.

Как я могу забыть? Он ушел,
лицо его в муках….
Я побежал за ним, не касаясь перил,
Я шел до ворот.

Затаив дыхание Я закричал: «Это все
было просто шуткой. Я умру, если ты уйдешь».
Он улыбнулся так спокойно, так страшно,
и сказал: «Не стойте на ветру».

ЧТО-ТО СКРЫТО В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ

Что-то скрыто в человеческой близости,
что не может быть пересечено ни любовью, ни страстью,
хотя губы могут слиться в ужасной тишине,
и сердце разрывается от любви.

И бессильна здесь дружба, несмотря на
годы высокого и пламенного счастья,
где душа стоит вольно и обособленно, ¬с
ее медлительным, томительным сладострастием.

Те, кто к этому стремятся, безумны, а
Дошедшие до него поражаются меланхолией…
Теперь ты понимаешь, почему мое сердце
не бьется под твоей рукой.

ИЗ РЕКВИЕМА

Нет, не под чужим небосводом,
И не под защитой чужих крыльев, –
Был я тогда со своим народом,
Где мой народ, к сожалению, был

1961

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
В страшные годы ежовского террора я провел семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Однажды меня опознали. Потом стоявшая позади меня женщина с синими губами, которая, конечно, ни разу в жизни не слышала моего имени, очнулась от общего для всех нас оцепенения и прошептала мне (там все говорили шепотом):
‘Вы можете это описать?’
И я сказал:
‘Я могу’.
Затем что-то похожее на улыбку скользнуло по тому, что когда-то было ее лицом.

1 апреля 1957 г., Ленинград

ПОСВЯЩЕНИЕ

Горы склоняются перед этим горем,
Великая река не течет
Но крепки тюремные замки,
а за ними «каторжные норы»
и тоска смертельная.
Для кого-то дует свежий ветер.
Кому-то светит закат.
Мы не знаем, мы везде одинаковые
Мы слышим только ненавистный скрежет замков,
и тяжелую поступь солдат.
Они встали как бы на утреннюю мессу.
Они бешено гуляли по столице.
Встретились там, безжизненнее мертвых,
Солнце ниже и Нева туманнее,
И надежда поющая вдали.
Приговор… И сразу слезы льются,
уже она отделена от всех,
как будто жизнь из сердца с болью вынули,
как будто жестоко на спину бросили,
она шатается…вдоль….
Где теперь невольные друзья
этих моих двух безумных лет?
Каково им в сибирской метели,
Что они видят в лунном круге?
Шлю им прощальный привет.

Март 1940

ВВЕДЕНИЕ

Это было время, когда только мертвые
могли улыбаться, радуясь миру.
А Ленинград обвесил свои тюрьмы
вроде как ненужный придаток.
И где, обезумев от мук,
Полки, уже осужденные,
двинулись…
Звезды смерти уже были над нами,
и невинная Россия корчилась
под окровавленными сапогами
и под шинами черных марий.

I

Тебя увезли на рассвете
Я за тобой, как на носилках.
Дети плакали в темной комнате,
у богини свеча плавала.
На устах твоих холод иконы,
Смертный пот на лбу… Не забудь!
Буду как Стрельцы,
воет под башнями Кремля.

[ноябрь] 1935, Москва

2

Тихий Дон течет тихо.
Желтая луна входит в дом.
Входит в шляпе на одну сторону.
Желтая луна видит тень.
Эта женщина больна.
Эта женщина одинока.
Муж в могиле, сын в тюрьме
Помолись за меня.

1938

3

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,
Я не мог этого вынести, но все, что было,
пусть черная ткань покроет его
и пусть унесут фонари…

Анна Ахматова (1889-1966) рано прославилась выигрышной формулой чрезвычайной личной красоты и хрустальной лирики, изначально на ее непростых отношениях с ее первым муж поэт Лев Гумилев и позже на более публичные темы. Если не считать военного периода, когда Сталин находил ее поэзию полезной для поднятия народного духа радиочтениями, она, как и Пастернак, постоянно подвергалась преследованиям: обоих в разное время исключали из Союза писателей. Во время сталинских чисток ее единственный сын был заключен в тюрьму, чтобы держать ее в узде. В приведенных здесь отрывках из ее длинного стихотворения «Реквием» рассказывается о том, как женщины того времени, подобно ей, стояли в очереди, чтобы принести посылки мужьям и сыновьям,

Вернуться к началу

*****

Борис Пастернак: Пять стихотворений

В ПАМЯТЬ ДЕМОНУ

Он приходил ночью , 9015 он из Tamara, 9015 из Tamara, 90 в голубом льду сделал отметку своей парой крыльев,
, где жужжать, где кончается кошмар.

Голый, избитый и в шрамах,
он не плакал и не дрогнул под плетью.
Плита уцелела,
за оградой грузинского храма.

Тень не скривилась под решеткой
как какой-то уродливый горбун.
Зурна, еле дыша,
не спросила у лампы о царевне.

Но вспыхнула вспышка,
в пряди волос, которые потрескивали, как фосфор.
Колосс не слышал
как поседел от печали Кавказ.

В двух шагах от окна
сильно горят пряди шерсти,
он поклялся вместе с ледяными высотами:
‘Спи любимая, я вернусь лавиной’.

САД ПЛАЧА

Как это ужасно – капает и слушает внимательно,
совсем один на свете, считая
веточку в окне
кружевницей или свидетельницей.

Сознательно придавив себя
мощью своих вздутий – просачивается земля,
и вдали, как в августе, слышно
, как в полях зреет полночь.

Ни звука. Никаких шпионов.
Убедившись в пустоте,
появляется как прежде –
скользит вниз по крыше и за водосточные желоба.

Я поднесу его к губам и внимательно послушаю –
быть может, я совсем один на свете,
готов всплакнуть перед событием,
а может, быть свидетелем.

Но тихо. И крошечный лист не шевелится.
Здесь кромешная тьма, если не считать ужасающих
глотков и брызг и шороха тапочек,
и вздохов и слез и пауз.

ВЯЗЧИК, В БЫТУ СКРОМНИЧКА…

Впечатлительный человек, в быту скромняга,
Ты теперь весь пламень, весь горишь.
Позвольте мне запереть вашу красоту
в темной башне поэзии.

Смотри, как в этом простом месте, краю
стены и окна, наши тени
и формы преобразились
в свете абажура

Ты сидишь на тахте,
подогнув под себя ноги как турок.
Все равно, что на свете, что в темноте,
ты всегда рассуждаешь как ребенок.

Мечтательно нанизываешь на шнурок
горсть бус, упавших на твоё платье,
у тебя слишком грустное выражение лица,
у тебя слишком прямолинейный и бесхитростный разговор.

Вы правы, любовь — банальное слово.
Я придумаю что-нибудь новое.
Для тебя я переименую
весь мир, все слова.

Неужели ты думаешь, что твой угрюмый взгляд может выразить
рудоносную залежь твоих чувств,
тайно светящийся пласт сердца?
Так почему у тебя такие грустные глаза?

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Осень. Сказочный особняк.
Просмотр открыт для всех.
Вырубки лесных дорог,
заглянув в озера.

Как на картинной выставке:
залов за залами
из вязов, ясеней и осин
позолоченных как никогда.

Золотой обруч лип
как венок молодоженов,
лик березы – как бы
под прозрачной венчальной фатой.

Засыпанная земля,
под листьями, в канавах и ямах,
флигеля в желтых кленах
словно в позолоченных рамах.

Где деревья в сентябре
стоят парами на рассвете,
и закат на их коре
оставляет янтарный след.

Там, где нельзя ступить в овраг,
незаметно для всех,
под ногами листья так громко
с каждым шагом.

Где эхо крутого спуска
звучит в конце аллеи,
и густеет и застывает вишневая смола рассвета
.

Осень. Древний уголок
старых книг, одежды и оружия,
где сильный мороз листает
каталог сокровищ.

ПОСЛЕ ШТОРМА

Воздух пропитан недавней бурей.
Все ожило, дышит как на небесах.
Всем распусканием гроздей сирени
сирень вдыхает поток свежести.

Все оживает с переменой погоды.
Водосточные желоба заливает дождь,
и все ярче и ярче меняется небо
и синеет высота за грозовыми тучами.

Руки художника по-прежнему всесильны –
он смывает пыль и грязь со всего.
Преобразованные его красками
реальность и прошлые события продолжают расти.

Память о полувеке,
Словно проносящаяся буря ушла вспять.
Век вышел из-под его опеки,
пора уступить место будущему.

Не потрясения и революции
расчищают путь к новой жизни,
а откровения, бури и щедрость
чьей-то воспаленной души.

Борис Пастернак (1890 – 1960), обожаемый за свою поэзию в Советском Союзе, стал известен за рубежом только после того, как в 1958 году был вынужден отказаться от Нобелевской премии за свой роман Доктор Живаго – роман, поразивший литературный мир на Западе как первое осознание культуры, почти полностью закрытой для них в сталинскую эпоху железного занавеса. Опубликованный только дома в 1988 году, он был более известен своей ранней поэзией, выражающей пантеистическое слияние себя и природы, которое очень трудно передать в переводе, учитывая его свободные ассоциации и богатую опору на звукоподражания. Его более поздние стихи более прямые и доступные. Как и Ахматова, он решил не эмигрировать, но так же, как и она, должен был, таким образом, страдать от капризов сталинской эксплуатации писателей как «инженеров души».

Вернуться к началу

*****

Осип Мандельштам: Пять стихотворений

ВЕК

Мой век, мой зверь, который способен
своей кровью
зрачков и 9015 заглянуть в твои зрачки и 9015 склеить
наши два вековых позвонка?
Творящий прорывается
кровью земного,
а позвоночник наш лишь трепещет
на пороге новых дней.

До тех пор, пока вы можете, вы должны
нести эту основу до конца,
в то время как невидимая волна
проходит вдоль твоего позвоночника. Ваш хрящ
, нежный, как у ребенка,
снова стал жертвенным агнцем
— снова куплен венец жизни
.

Чтобы спасти век от плена,
чтобы попытаться начать новый мир,
мы должны соединить кости наших
дней флейтой. Все время
наш век качает волну
человеческой тоски, пока только
змея в траве дышит
золотым мерилом века.

Вновь набухнут почки,
вновь появятся зеленые побеги,
но твой позвоночник сломан
мой прекрасный жалкий век,
как, с бессмысленной улыбкой
ты смотришь назад, жестокий и слабый,
как живой, дышащий зверь,
по следам собственных лап.

Тот, кто творит, прорывается
кровью земных вещей,
и живая рыба мечется в
теплых хрящах океанов.
Вниз с неба огромная сеть птиц,
из твоих необъятных и чудесных
облачных форм, с бесконечным
равнодушием льется на твою смертельную рану.

СУМЕРКИ СВОБОДЫ

Восславим, братья, сумерки свободы,
этот великий мрачный год.
В эти бурлящие ночные воды
опущен громоздкий лес силков.
Ты восходишь в такие пустые времена
О солнце, судья и люди.

Прославим это роковое бремя,
которое в слезах принял народный вождь.
Да восхвалим сумрачную тяжесть власти,
ее непосильную ношу,
время, каждый, у кого есть сердце, должен услышать
как твоя лодка идет ко дну.

Мы связали ласточек в боевые легионы,
и не видим больше солнца,
а все стихии движутся,
шевелятся и щебечут,
плотные сумерки сквозь силки.
Мы больше не видим солнца… но земля плывет…

Так что давай, давай последнюю попытку:
один сильный, неуклюжий скрипучий рывок весла.
Земля на плаву. Давайте отдадим все свои
, пока плуг рассекает океан.
Мы будем помнить даже в холоде лета
, что для нас земля стоила десяти небес.

TRISTIA

Я научился науке расставаться
среди ночных сетований, когда волосы развеваются.
Волы жуют, как томится затянувшееся ожидание –
это последний час наших городских бдений,
и я чту обряд той петушиной ночи
подняв горестную ношу дороги,
как заплаканные глаза смотрели вдаль,
и женские слезы сливаются с пением муз.

Кто может знать при слове разлука
какая разлука предстоит нам?
что предвещает нам крик петуха,
когда горит огонь в акрополе
и на заре какой-то новой жизни
когда бык лениво жует в сарае,
почему петух, вестник новой жизни,
хлопает по городу стена?

Люблю традицию прясть: челнок
взлетает, веретено гудит.
Смотри, как, как лебяжий пух, Делия
летит босиком, так скудна эта наша жизнь
в сердце, как беден язык радости.
Всё уже было,
и ещё будет и только
момент узнавания нам мил.

Пусть будет так: прозрачная фигурка
на чистом глиняном блюде лежит, как
плоская беличья шкурка, девочка
склонилась над воском. Не
нам гадать о греческом Эребе,
что для женщин воск, что для мужчин медь.
Наш удел — идти вперед и сражаться,
их судьба — просто умереть, задаваясь вопросом.

МЫ СНОВА ВСТРЕЧИМСЯ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

Мы встретимся снова в Санкт-Петербурге,
как будто мы там солнце похоронили.
И впервые произнесем
благословенное и бессмысленное слово.

В черном бархате советской ночи,
во всеобщей, бархатной пустоте,
всегда родные глаза блаженных женщин,
еще они расцветут вечными цветами.

Столица сгорбилась, как дикая кошка.
На мосту стоит патруль.
Только злой мотор мелькает в темноте,
кричит, как кукушка.

Мне не нужен ночной пропуск.
Я не боюсь ночного патруля.
За благословенное и бессмысленное слово,
Буду молиться в советскую ночь.

Я слышу легкий театральный шорох
и женское «Ах…..»
И большой букет вечных роз
в объятиях Кипариса.

Греемся у костра от скуки,
быть может, пройдут века,
и родные руки блаженных женщин
соберут светлый пепел.

Где-то там красные ряды галереи,
ящиков, обитых роскошным шелком…
заводная кукла офицерская, не для
очерненных душ или ханжей….

Что ж, давайте зажжем наши свечи.
В черной бархатной пустоте.
Еще поют стройные плечи блаженных женщин,
и не заметишь ночного солнца.

ЛЕНИНГРАДСКАЯ

Я вернулся в свой город, знакомый до слез,
как вены, как набухшие железы ребенка.

Ты вернулся сюда, так что глотай
рыбий жир ленинградских речных фонарей.

Ищи декабрьский день,
Где яичный желток смешивается со зловещей смолой.

Петербург – Я пока не хочу умирать.
У тебя все еще есть все мои номера телефонов.

Петербург – у меня остались адреса,
голоса мертвых.

Я живу на черной лестнице, моя бровь
поражен колоколом, разорван плотью.

Всю ночь я жду дорогих гостей,
тряся оковами дверных цепей.

Осип Мандельштам (1890-1938) Высокоинтеллектуальный поэт, наименее готовый пойти на компромисс со своим искусством из всех тех, кто выступал против попыток Сталина превратить писателей в «инженеров души». Его поэзия поражает как мастерством, так и сильным чувством. Он описал свою собственную поэтику как «стремление к мировой культуре», что, наряду с указанием на его интерес к классике, было для него сложной теорией Слова, вдохновленной Данте, которая связала его с акмеистами в ответ на более ранние символисты. Мандельштам и его жена Надежда были сначала отправлены в ссылку, и в конечном итоге Мандельштам должен был проклясть себя, написав стихотворение против Сталина. Он умер при отчаянных обстоятельствах по пути в лагерь.

Вернуться к началу

*****

Марина Цветаева: Четыре стихотворения

ТО, КТО СОЗДАН ИЗ КАМНЯ, КТО СОЗДАН ИЗ КАМНЯ, Тот, кто создан из…

созданный из глины –
Я стал серебристым и блестящим.
Мое дело предательство, меня зовут Марина.
Я мимолетная морская пена.

Тот, кто создан из глины, кто создан из плоти –
с тем могила и погребальные плиты.
Крестился в морской купели – и в полете
с ним – беспрестанно заезженный.

Сквозь каждое сердце, сквозь все сети
своеволие мое прорывается.
Видишь ли ты меня – мои распутные кудри?
Не сделаешь землю солью.

Ломать о свои гранитные ноги.
с каждой волной — поднимаюсь.
Да, встречает нас пена – счастливая пена.
Пена открытого моря.

Я ВЕРНУ ТЕБЯ ИЗ ВСЕХ ЗЕМЕЛЬ, СО ВСЕХ НЕБЕС…

Я верну тебя со всех земель, со всех небес,
потому что лес – моя колыбель и могила,
потому что я стою на земле – одной ногой,
потому что я привязан к тебе – как никто другой.

Я возьму тебя из всех времен, из всех ночей,
все золотые знамена, все мечи.
Я выброшу ключи и прогоню собак с крыльца
потому что в земной ночи я самый верный пес.

Я заберу тебя у всех остальных — у тебя одного.
Ты будешь ничьим мужем, я не буду ничьей женой,
и в последней схватке ты будешь молчать, когда я схвачу тебя
от того, кто стоял с Джейкобом в ночи.

Но пока я не скрещу пальцы на твоей груди
Проклят я видеть, как ты остаешься таким, как ты, завернувшись в себя
твоими двумя крыльями, устремленными в эфир:
потому что мир твоя колыбель и твоя могила.

ПОПЫТКА РЕВНОСТИ

Так каково это
жить с другой женщиной?
Проще? Всего одним взмахом весла
может память обо мне, остров
, плывущий в небе, а не на воде,

так быстро исчезли, как
отступающая береговая линия…?
О души, души.
Мы должны быть сестрами —
никогда не любовницами.

Каково жить
с обычной женщиной,
с той, которой не хватает божественного,
с тех пор, как, как и ты, твоя королева
сошла со своего трона?

Каково это?
Как вы едите, встаете,
передвигаетесь? Будучи таким
заурядным, и банальным
как ты справлялся, бедняга?

‘С меня уже все это надоело!
Я должен получить свое собственное место’—.
Каково жить с
любым стариком
ты мой избранник?

Является ли еда более съедобной?
Вам больше подходит?
Вы не можете жаловаться, если вас от этого тошнит.
Каково жить с видимостью —
ты, кто ходил по Синаю?

Каково жить с
незнакомцем в этих краях?
Скажи прямо, ты ее любишь?
Или позор Зевса
висит на твоем лбу?

Каково это?
Возможно, вы здоровы?
Как ты поешь?
Со всем этим гноящимся чувством вины на твоей совести
как ты справляешься, бедняга?

Каково жить
с мусором с рынка?
Вы платите цену?
После каррарского мрамора
Каково жить с осыпающейся штукатуркой?

(Бог был вырезан из блока
и полностью разрушен. )
Каково жить с какой-то
заурядной женщиной,
вы, кто знал Лилит?

Вам надоел последний
с рынка? Новизна приелась?
Каково жить с
какой-то земной женщиной
без шести чувств?

Честно говоря, вы счастливы?
Нет. Нет? Каково жить в
твоей бездонной яме, любовь моя?
Это хуже или такое же
, как моя жизнь с кем-то другим?

КАКИЕ СЛЕЗЫ НА ГЛАЗАХ СЕЙЧАС…

Какие слезы сейчас на глазах.
Слезы гнева и любви.
О Чехословакия в слезах.
Испания в крови.

О черная гора –
ты затмила весь свет.
Пора, пора возвращаться —
Билет творцу.

Я отказываюсь жить
в этом бесчеловечном бедламе.
Я отказываюсь выть
с квадратными волками.

Я отказываюсь плыть
с акулами равнин,
внизу спиной к течению –
Я отказываюсь быть.

Мне не нужен ни слух
, ни пророческие глаза.
В вашем безумном мире есть только
один ответ – отказ.

Марина Цветаева (1892-1941) в настоящее время считается одним из величайших русских поэтов ХХ века. Она пережила и написала о русской революции и последовавшем за ней московском голоде. Она уехала из России в 1922 году, живя во все возрастающей бедности. Прага и Париж, прежде чем вернуться в Москву в 1939 г. Ее муж Сергей Эфрон и ее дочь Ариадна были арестованы по обвинению в шпионаже в 1941 г. Эфрон был казнен, а Аля заключена в тюрьму Отчаянно изолированная в новом советском режиме и в состоянии крайней депрессии, Цветаева покончил жизнь самоубийством в 1941 выжил только ее сын, который вскоре умер в штрафном батальоне.

Вернуться к началу

*****

Владимир Маяковский: Два стихотворения

ЛИЛИЧКА! ВМЕСТО ПИСЬМА

Комната, наполненная табачным дымом.
Как глава в
аду Крученых.
Помню –
за этим окном
впервые
не в своем уме,
Я погладил твою руку.

Сегодня ты сидишь здесь.
Ледяное сердце.
Через день
ты меня выгонишь,
быть может, горькими словами.
В темном зале
Долго
Не могу засунуть дрожащую руку в рукав.
Я выбегу.
Выбрасываюсь на улицу.
В безумии.
Сведен с ума,
поглощен отчаянием.
Не нужна моя любовь –
мой дорогой
давай просто попрощаемся сейчас.
Все равно,
любовь моя
это тяжелое бремя
ты должен нести,
куда бы ты ни полетела.
Позвольте мне издать последний крик
раны, которую вы нанесли m.
Если бык устанет от работы
, он уйдет и отдохнет в холодных водах.
Кроме твоей любви,
для меня
нет моря,
но слезы не дают мне облегчения от твоей любви.
Когда уставший слон хочет отдохнуть
, он величественно ложится на выжженный песок.
Кроме твоей любви
для меня
солнца нет,
но я даже не знаю где ты и с кем.
Если так пытать поэта,
он променял бы свою любимую на деньги,
но для меня
нет ни одного радостного звука
кроме звона твоего любимого имени.
И в рейс не кидусь
и яд не выпью,
и пистолет к голове не приставлю.
Кроме твоего взгляда
нет лезвия ножа, обладающего властью надо мной.
Ты забудешь завтра
что я венчал тебя,
что душа пылала цветущей любовью,
и вихревой карнавал беспокойных дней
взъерошит страницы моих книг….
Могут ли сухие листья моих слов
помешать тебе
задыхаться?
Пусть хоть какая-то последняя
нежность прикроет
твой уходящий шаг.

СЛУШАЙ!

Итак, если звезды зажглись –
Значит – они кому-то нужны?
Значит, кто-то хочет, чтобы они были там?
Значит ли это, что кто-то называет эту косу

жемчужиной?
И, напрягаясь
в метелях полуденной пыли
спешит к Богу,
боится опоздать,
плачет,
целует его жилистую руку,
требует –
, что обязательно должна быть звезда.
Клянется –
он не вынесет этих беззвездных мук.
А потом
ходит дрожа,
хотя внешне спокоен.
Говорит кому-то:
«Тебе сейчас все равно?
Разве это не ужасно?
Да?’
Слушай.
Если загорятся звезды

Значит – они кому-то нужны?
Значит- обязательно
чтобы каждый вечер
по крышам
хоть одна звезда зажглась?

Владимир Маяковский (1893-1930), ведущий поэт русской революции и группы поэтов, известных как футуристы, отказавшиеся от традиционного ради новаторства. Он заработал свой революционный опыт, будучи заключенным в тюрьму за подрывную деятельность, и стал очень публичным представителем Коммунистической партии. Тем не менее, большая часть его очень публичных образов представляет собой гиперболу, которая скрывает личную, уязвимую любовь поэта, его самые публичные выражения, которые он выражает своей музе, замужней Лиле Брик. Смесь более поздней безответной любви, конфликта со все более репрессивными советскими властями и запрета на выезд за границу, возможно, способствовала его самоубийству, оставив, как известно, поэтическую ноту, в которой он описывает себя; «ставлю пятку / на горло / своей песне».

Вернуться к началу

*****

Мария Петровых: Три стихотворения

НОЧЬ

Ночь грозит холодом и страданием,
как плотно окутывает тьмой.
Бросает на тебя нежный взгляд, обнимает тебя
, пока ты тонешь в изнеможении.

Снег усеян злыми искрами.
Со скрипом и стонами он растворяется в себе.
Расстояние вне досягаемости. Только слышно: от холода
звезд хрустит голубой гравий.

ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО КАК В БЫВШИЕ ВРЕМЕНА…

Ты думаешь, что как и в прежние времена
моя жизнь разрывается противоречивыми гармониями.
Не думай, не бойся, не бойся –
Я не одержим ими, я один как в могиле.

Ты думаешь – я заблуждаюсь,
в какой-то густой тьме, полной отчаяния.
Не думай, не волнуйся, не волнуйся —
твоя звезда, мне видна.

Думаешь – пустое, незначительное событие
объединяет наши имена.
Не думай так, не волнуйся, не волнуйся –
Я твоя кровь и я тебе нужен.

Ты думаешь о горькой, неизбежной
пустой судьбе, что решена за меня.
Не думай так: пыль летит в смущении,
но в глубине небес тайно ясно.

Я ДУМАЛ, ЧТО НЕНАВИСТЬ БЫЛА ОГОНЕМ…

Я думал, что ненависть — это огонь,
сухое, быстро раздувающееся пламя,
и что бешеный конь пробегает сквозь меня
почти летит, почти под облаками…
но ненависть это пустыня. В сильный зной,
Я иду и иду, нет ни края, ни границы,
ни ветра, ни воды, а такие дни
только пески, и все тяжелее и тяжелее
Я иду и иду, и, быть может, второй
или третья жизнь превратилась в прогулку.
Конец не виден. Пожалуй, я уже не сам хожу по
. Я иду, не умирая…

Мария Петровых (1908-1979) подруга и редактор Анны Ахматовой, высоко ценилась Осипом Мандельштамом и Борисом Пастернаком, Она переводила с армянского, польского и идиш свои стихи, Далекое дерево (1968). Посмертно были изданы две работы: Предопределение (1983) и Т Линия горизонта: стихи и переводы, воспоминания Марии Петровых (1986).

Вернуться к началу

*****

Борис Поплавский: Четыре стихотворения

ЩЕДРОСТЬ

Серый день темнеет, все гаснет,
медленно меркнет дождливый год.
Все теперь бессмысленно и ясно:
успокойся, больше ничего нет.

Это означает, что пророчества этого
ужасного вечернего заката сбудутся.
Только ты сначала не хотел в это верить,
блокируя твои первые детские страхи.

Кажется, столько истощенных жизней
падают на лед под снежным ветром.
Но тебя это не должно волновать,
тебя кто-то полюбит и спасет.

Нет, друг мой. Этот милый уже известен
каким бы страшным или хрупким ни был лед,
и никто кроме Бога не услышит
как поет в снегу приближающийся день.

Серый сад заперт и заброшен.
Снег лежит над высохшей травой.
Пусть ваши сердца будут сильными и непостижимыми.
Спокойно жди своего раннего вечера.

МОЛИТВА

Ночь утомительна, и луна убывает.
Где-то поет утренний поезд.
Страшно подумать, как проходит время,
нельзя ни думать, ни жить.

Бесконечно мы пытаемся забыть, кануть
в небытие, гуляя, шутя или играя в карты.
Почему бы сейчас не предстать перед тайным судьей
и не избавиться от страха через пустоту?

Или приняв вдруг наркотики
Увидеть бледную и страшную ночь –
Как умирать из окна ресторана,
Где все потеряли силы помочь.

Нет, лучше там, где светится луна
Помнить в поле судьбы,
Или слушать дальний вой в тумане,
И горевать о близком зле.

Лучше открыть сердце
скептицизму, бессмысленной тьме,
обречь себя на смирение,
и беззащитно повернуться к Нему.

ПОЭЗИЯ

Китайский вечер безразлично тих.
Он бормочет что-то похожее на строки стихотворения.
Это касается тебя, но ты почти не замечаешь:
так заяц трогает лапой путника.

Дым снова поднимается над миром,
над переулком плывет густой туман.
Влажные камни блестят, как шелк,
как молоко, которое бесконечно течет.

Я не верю ни в бога, ни в себя,
но я вижу, как мы оба хрупки,
и как ледяно ползет река,
унося свою душу с высот.

Как бесконечно трогателен вечер,
когда в нем вьются нечеткие линии,
и, как пальто, накинутое на плечи,
убийственный покой настигает тебя.

ДРЕВНЯЯ ИСТОРИЯ ПОЛНА ГОЛУБЫХ И РОЗОВЫХ ЗВЕЗД…

Древняя история полна голубых и розовых звезд,
башен, с которых виден рассвет,
бабочек, мечтательно летающих по мосту.

Утро тихо встает над Римом,
И идет дрожащий солдат.
В море сверкает полярный лед,
Пока высоко над землей поет соловей.

Так высоко, так глубоко, так далеко от земли
Белая ладья медленно плывет в траурном небе;
оно несет мертвое солнце – мы слышим, как призрак поет:

«Ледяной воздух согрелся, и весна
пришла. Будь счастлив тот, кто 9Сегодня на земле умирает 0015, кто не видит
, как в парке цветет сирень».

Как проникновенно, глубоко и далеко от земли поют
черные трубы на мосту, белые флаги
высоко подняты, когда идут римские войска.

Над ними тихо порхают бабочки,
а за ними всякая железная тучка.
Солнце тихо восходит над статуями.
Придут новые дни.

«Хвала тому, кто не ждет весны,
розе, которая не хочет жить», поет
одетая в луну змея-соловей в розовом парке:

‘Спи и жди, дети царские,
полночь, оставь нас, утром вернись.
Все будет так, как мы мечтали в море.
Все будет так, как мы просили в горе.

Вечность поет на заре.
Назарет молится среди роз.

Борис Поплавский (1903-1935) родился в Москве, но после революции поселился в Париже. Он принадлежит к младшему поколению первой эмиграции русских поэтов. Он считался одним из самых талантливых из этих молодых поэтов, когда его жизнь трагически оборвалась. Товарищ-наркоман, намеревавшийся покончить жизнь самоубийством, сумел отравить и себя, и Поплавского. За свою жизнь он опубликовал только одну книгу Флаги , (1931). Его посмертные коллекции включают «Снежный час» (1936 г.), «Из восковой гирлянды» (1938 г.) и «Дирижабль неизвестного направления» (1965 г.). Он также завершил один роман, Аполлон без формы , и начал другой, Дом с небес , наряду с написанием обширных журналов.

Вернуться к началу

*****

Вадим Андреев: Четыре стихотворения

ПРОГУЛКА С ПОПЛАВСКИМ

1

Мы вышли вместе рука об руку,
смотри, как нас объединяет эта линия:

не только из-за ритма, не только
из-за вещей, которые всем понятны;

а потому, что уличные фонари вскарабкались
на черный мост, и стояла ночь,

огромный великан, прислонившийся к большой стене,
пока Анри спал на бронзовом коне;

потому что город казался горьким и простым
как будто иначе и быть не могло,

как будто все так, как мы видим,
ночь, статуя, гладкая жесть бассейна,

и потому, что даже наша тень — ее близнец-чудовище —
лежит именно там, застывшая на тротуаре в ворота.

2

Черная Мадонна дико кричит, и снова
черный, черный ветер гасит уличные фонари.
Еще раз горит вход в преисподнюю,
грязный и бескомпромиссный в своем полумраке.

Это не метро, ​​не подвал убогого кафе,
но желтый вход, где слепой,
стучит по полым камням белой палкой,
пока окончательно не исчезнет бесследно.

Низкие стены коридоров покрыты
сверху донизу и от края до края,
мертвыми геометрическими узорами
этих нечеловеческих ледяных плиток.

И, как окна в аду, эти квадраты пылают
и горят среди теней рекламы.
Дорогой друг, где ты? Неужели нет возврата…
Где ты, где ты милый брат?

Я НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮ ЖИЗНИ БЕЗ ТЕБЯ…

Я не могу представить жизнь без тебя.
Ну, говорят, на Марсе есть цветы.
Что из этого? Возможно, я не знаю,
, но вы не трогали эти цветы.

И если я не смогу встретиться с тобой, моя любовь,
Я хотел бы только прикоснуться к тому
, к которому ты когда-то прикасался:
твоих глаз, твоей души, твоей руки.

И если после смерти я переселюсь на Марс,
там далеко во внешней сфере мира,
моя рука начертит
твоего лица на неземной глине.

Таким образом глина будет изменена,
чтобы ромашки росли как на земле;
Марс будет парить над нами, земной шар
кружится и тает в дымке.

ВСТРЕЧА

Их голоса звенели, когда они поднимались на невысокий холм.
Направив пистолеты вниз, они выстрелили в упор,
и оружие резко загудело в ночной пустоте.
Там, где стоит мерцающая свеча древнего собора.

Все небо охвачено жаром;
был наполнен алыми и черными облаками.
Прямой свет прожектора
беспомощно и бесцельно просачивается.

Земля, до смерти взволнованная боями,
вызвала рост черного страха. Он взял
тел героев, взял трупы трусов.

Эта земля концлагерей и тюрем.
Эта земля пыток, любви и мучений. Я больше не буду щуриться, входя в этот жалкий круг.

Вадим Андреев (1903-1976) покинул Россию вскоре после революции 1917 года. Его отец, известный русский драматург Леонид Андреев, и его брат Даниил Андреев, поэт и мистик, остались в России. Воевал против красных во время Гражданской войны в России, впоследствии проживал во Франции, где участвовал во французском Сопротивлении во время Второй мировой войны. Основные сборники его стихов: «Свинцовый час» (1924), «Болезнь бытия» (1928), «Второе дыхание» (19).50) и посмертный сборник «На границе» (1977). Он также написал две книги прозы: «Детство» (1963) и «История одного путешествия» (1974).

Вернуться к началу

*****

Даниил Андреев: Четыре стихотворения

СОЛОВЕЙ НОЧЬ

Ночь явилась, окантовка вся земля качается 010015 Песня соловей: спать
деликатно создавая мечту существования.

Зеленый, почти как малахит,
Бледное небо едва сияет;
в то время как листья Метлы врезаются в
стакан неподвижных вод.

Она останавливается, счастливая. И мельком увидел
в тот прозрачный миг,
такой тихий, такой совершенный,
как никогда не виданный на земле.

Совершенная, ветер ласкает волосы,
торжествующая, плывущая, звенящая,
ее голос льется
одинокой нотой из чащи.

Она поет для безмолвного неба,
для движения в сонном пруду,
за эту прекрасную березу, за каждый
ствол и черенок в саду.

Она поет, ни на что не жалуясь,
и ни о чем не спрашивая, только восхваляя
ночь, граничащую с рассветом, над
всеми вещами и всеми, на все времена.

И мы сливаемся вместе, слушая
в едином безмолвном хоре,
чтоб голос над старой грушей
не угас перед солнцем.

КАКАЯ РАДОСТЬ ходить по дороге босиком

Какая радость ходить по дороге босиком,
чувствовать, в раннем сиянии,
как тонкие сосновые иголки
колеблются, как пропитанный морским песком.

Через час – сухо или сыро
Листья и глина спорят:
Жестокая скала оврага
И гладкая, прохладная, трава.

Если утренний луг сухой
Что сравнится с его золотой пылью?
Легче шелка, мягче меха или пуха
в теплом слое своих колесных колеи.

Голова кружится от дневной жары
Вы прыгаете с берега;
прекрасная вода начинает петь,
световые каскады льются на твое обожженное тело.

Наполненный словами Евхаристии,
ты снова возвращаешься в песок,
каждый тростниковый голос твоих членов
касается светлого счастья.

Если вечерние долины лежат устало
под увлажняющей росой,
и радостный туман невинно
топит убранную землю,

то свежее дыхание льется по дороге
от чего кружится голова;
ваше тело чувствует счастье, как природа:
его листья, корни и трава.

Но еще интереснее в темноте
пробираться по узкой тропинке,
имея только уши и ноги, чтобы уловить
все сонливые знаки природы.

Ослепленный тьмой,
прислушивайся прикосновением к Матери-Земле;
упрямые звуки, размеренный ритм,
движение ее жизни и любви.

Ибо шиповник прибрежный не может навредить
и хитрая змея не ужалит,
если ты, и друг и возлюбленный,
наполнен силой бытия.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Теперь скитания моего полугодия
заканчиваются в снежной тьме
Я не могу воспрепятствовать воспоминанию
моих скитаний по земле.

Дни, когда моя кожа касалась земли
так остро каждым следом,
это было только начало
как любовь в шестнадцать лет

И привыкла к росистой прохладе,
к лихорадочным первым морозам и льду
Я просто бездельничала примерно по снегу
и ходить по льду как по стеклу.

Не то, что жених посещает свою невесту,
но хозяин в собственном доме,
Я ставлю ногу, куда хочу
потому что мой дом везде.

Если через меня создано сознание
оно для счастья и пения,
гармония эволюционирующей вселенной
потечет, как звук и свет змея,
для того, чтобы дорога твоя была проложена
в чистоте и любви к стихиям.

СОННЫЕ РЕКИ

Сонные реки
ветреные сосны.
О моя страна
таинственная душа.

Шуршащие перья
спящих трав
покров, защищающий
курганы великанов.

Сердце дороги
бесконечный сон.
Живые звуки
древних времен.

Над болотом,
древними костями,
стройными полярами,
росистыми полянами.

Луна над берегом.
Боярышник луговой.
Туман медленно движется
над стогами сена.

Вода течет
прочь.
Звезда медленно падает
в неподвижной ночи.

Даниил Андреев (1906-1959) был сыном известного драматурга Леонида Андреева и братом поэта Вадима Андреева. Религиозный провидец, в 1947 году он и его жена (Алла Андреева Бружес) были приговорены к 25 годам лишения свободы за предполагаемую антисоветскую деятельность. Находясь в тюрьме, он тайно завершил свою поэму «Русские боги» вместе со своим мистическим романом . Роза Мира . Ему недолго осталось жить после освобождения в 1956 при Хрущеве. Но его вдова позаботилась о том, чтобы его работы были в конце концов опубликованы, что вызвало большой успех в России в начале девяностых.

Вернуться к началу

Нравится:

Нравится Загрузка…

«Конечно, мы с тобой сестры…» НАТАЛЬЯ ГОНЧАРОВА И МАРИНА ЦВЕТАЕВА — СКРЫТЫЙ МИР ПОЭЗИИ ГОНЧАРОВОЙ

9001Take Гончарова — она никогда не писала стихов, она никогда не жила стихами, но она понимает, потому что смотрит и видит», — писала в 1919 году поэтесса Марина Цветаева.29, где описывается проницательная оценка Натальей Гончаровой ее стихотворения «Вестнику»[1]. Хотя в 1928-1932 годах они находились в постоянном контакте, Цветаева не знала, что ее подруга-художница действительно пробовала свои силы в поэзии. Без сомнения, она сочла бы это совпадение кисти и написанного слова интригующим. Сегодня сохранились четыре полных тетради и множество отдельных рукописных стихотворений[2], и они ясно показывают, что Гончарова использовала поэзию как личный дневник и средство для зарисовки мимолетных впечатлений. Это был также способ отражения, способ поиска символа, цвета или атмосферы. (Иногда Гончарова даже переходила на французский, чтобы добиться нужного тона. ) Большинство ее стихов не датировано, за исключением написанных в апреле и мае 1957-го года, когда 76-летняя Гончарова упомянула об идее опубликовать свое стихотворение в письме к Оресту Розенфельду, хотя и мало веря в жизнеспособность проекта: «Кроме того, есть еще кое-что, что я сделала для себя , сборник стихов, который, я уверен, никогда не появится в печати. В этом контексте особое значение приобретает связь Гончаровой с Цветаевой — они были подругами, соратниками и родственными творческими душами. В 1932, пытаясь запечатлеть свои впечатления от Гончаровой, Цветаева написала очерк «Наталья Гончарова — жизнь и искусство». Свой очерк поэт назвал «опытом биографии души художника»[4]. Все факты жизни Гончаровой были почерпнуты непосредственно из бесед Цветаевой с ней, и поэт использовал их, чтобы создать непосредственную оценку мира художницы. Цветаева писала: «Я дорожу Гончаровой потому, что она не осознает своей ценности — ни как человека, ни как художника. Так что для меня она как природа, а я художник, пишущий с натуры»[5]. Сопоставляя эти «живые» впечатления, мы видим цветаевское понимание природы Гончаровой как художника как слияния живописи и поэзии. . С этой точки зрения стихи Гончаровой являются явным дополнением к ее творчеству, тем более что ее стихи наиболее справедливо можно назвать «любительскими»9.0003

Поэзию Натальи Гончаровой можно условно разделить на несколько групп: стихи о любви, стихи о России, стихи о судьбе и призвании художника, цикл стихов, посвященных природе и месту человека и машины в ней. Море также является отдельным мотивом, и существует большое количество стихов о смерти и бессмертии, Боге и душе человека, большинство последних написаны в конце жизни художника, датированы 1957 годом.

Образы моря и взморья пронизывает эссе Цветаевой. Даже первое впечатление от парижской улицы Висконти, где Гончарова снимала свою мастерскую, было связано с морем: «Запах моря. Нет, ветерок с моря — аромат мы добавляем сами»[6]. Мастерская Гончаровой в воображении Цветаевой была корабельной каютой, а ветер за окном дул с моря. В своих стихах Гончарова ассоциировала и с Парижем. с морем:

Сегодня Париж — приморский город.
Ветерок несет соленый запах
В конце бульвара, возможно, есть мачты.
Хотел бы я пойти на берег, посмотреть на чаек,
Послушать волны.
Ветер мечты мои издалека приносит,
И лучше верить, чем проверять.[7]

«»Тема моря — нет, не просто море, я думаю, а свет, цвет, и эта чистота…» Вот что Гончарова взяла у моря»[8]. Так записала Цветаева. Морская тематика действительно появляется в картинах Гончаровой, но нечасто (как в «Море. Лучистое сочинение», 1912-1913, или «Скала на берегу моря», начало 1920-х и др.) Однако Гончарева в своих стихах чаще обращалась к этой теме, и можно было бы также сказать, что море — его свет, цвет и чистота — часто просачивается из-за других сюжетов как в ее стихах, так и в картинах. Море было не отдельной темой, а скорее лейтмотивом, объединяющим все другие темы и раскрывающим истинную природу художницы. Море имеет разные образы, выступая как символ обоих жизнь и смерть:

Море с бьющимися волнами
Холодный символ жизни.
Сборка и сборка,
Сборка и сборка,
Восстановление.
Он есть, его нет.
Ушел, как будто его и не было…[9]

Нередко образы моря появлялись в любовных стихах Гончаровой как символ надежды и отчаяния, радости быть вместе и боли разлуки:

У берега море шумит без ветерка.
У берега кипит пена.
Это должны быть слезы, слезы для тех
Кто далеко в море,
Для тех, кто никогда не вернется,

Пена из слез невест
Навсегда забытая, брошенная песня .[10]

Для Гончаровой море говорило и о жизни в изгнании, о тоске по родине, России:

Синева моря и гор утомляет,
Солнечный зной на песке ослепляет,
Волны ревут на иностранных языках,
Щебетание цикад успокаивает.
Как бы мне хотелось спокойно заснуть
И проснуться в березовой роще. стране в ее стихах:

Моя страна, где я оставил всех, кто был моим,
И куда я не вернусь, даже будучи мертвым.
Мой дух на чужбине Всегда, где бы я ни был, с тобой,
К твоим ногам я кладу все свои дары.[12]

Значительная часть картины Гончаровой посвящена ее «крестьянскому кругу», жизни русской деревни, трудовой жизни от сезона к сезону. Гончарова чувствовала и выражала свое глубокое чувство причастности к этому миру. словами, она была «деревенской девушкой»: «Когда я называю ее деревенской девушкой, я, естественно, включаю и дворянскую жизнь — все это бескрайнее излияние весны, тоски, пашни, реки и обработки земли [. ..]. Деревня здесь не сословие, а образ жизни»[13]. Гончарова была «явно кочевником, явно крестьянкой»[14] 9.0003

Аналогичное чувство Гончарова выразила в своих стихах:

Я не строила себе дома на чужбине.
Кочевник, я иду в свою палатку.
Кочевник, я складываю свою узкую кровать.[15]

Когда Гончарова уехала за границу, образы России, ранее формировавшие ее «крестьянскую» и «религиозную» живопись начала 1910-х годов, нашли свое отражение в ее театральных работах, в частности, в эскизах сцен и костюмов к «Русским балетам» Дягилева. , с такими постановками, как «Золотой петушок» Римского-Корсакова (1914) и «Свадебка» Стравинского (1923). И в эскизах для театра, и в поэзии Россия для Гончаровой — это фольклор, сельская жизнь, труд, религиозные праздники и обряды.

Цветаева делила жизнь своего героя на две части: «до России» и «после России». Гончарова видела раскол через образы «Матери России» и «Мачехи Европы».

В другой стране проходит вся моя жизнь, красивая и умная
Всё-таки мамины седые волосы,
И её дикий, строгий взгляд

Мне милее чужого прелестного лица .[16]


Наталья ГОНЧАРОВА. Ранняя весна. Триптих. 1908
Холст, масло на дереве. 110 × 223,5 см. Третьяковская галерея

Любая примета или искра жизни привлекали Гончарову. Природа как целостный, живой, бесконечный и повторяющийся цикл была в центре ее искусства. «Растения — вот к чему я неизбежно возвращаюсь, когда думаю о Гончаровой. […] Куст, ветка, стебель, побег, лист — таковы политические, этические и эстетические аргументы Гончаровой. Сама растение, она не любит отдельные растения, она любит себя в них. Нет, не сама, а то, что ей принадлежит», — писала Цветаева о любви художницы к живому миру[17]. В стихах Гончаровой о природе отражены вечные циклы. поэт. Цветаева отмечала предпочтения художницы: «В самом деле, что Гончарова писала в России? Весну, весну, весну, весну, весну. Осень, осень, осень, осень, лето, лето, зиму. Почему Гончарова не Любит зиму? Собственно, почему она любит ее меньше, чем остальные времена года? Просто потому, что зимой нет ни цветов, ни работы для мужика». еще:

Мне свернуться калачиком
И спать под шубой?
Два стула, стол и простая кровать из досок.
Потолок свисает, как зимнее небо.
Все цепляется за зимнюю землю.[19]

Жизнь человека разворачивается на фоне этого вечного движения. Так ловко овладев природой, строя машины и фабрики, человек живет по своим правилам. Трудовая жизнь, управляемая машинами, бессмысленна по сравнению с милой Гончаровой крестьянской жизнью:

Работать и работать, как вчера,
Работать и работать, как всегда.
Неизбежная работа в подвале.
От детских слёз
До последнего вздоха
Нужно всё…[20]

В своих картинах Гончарова также обращалась к теме машин: двигателей, заводов, городской жизни. В каком-то смысле ее привлекали сюжеты: «Биплан, летящий над поездом» (1913) или «Город. Композиция в черно-желтом» (1950с). Вот комментарий Цветаевой: «Гончарова чувствует близость к природе, тогда как ее отношение к машинному миру (отчужденность, отвращение, очарование, страх) больше похоже на любовь типа «противоположности притягиваются»[21]. Это привлекает ее как явление. , как иная жизнь.

Значительная часть поэзии Гончаровой посвящена размышлениям о собственной судьбе. Довольно часто художница уподобляла свое призвание призванию поэта. Вот как Цветаева сравнила свою жизнь с Гончаровой: « Благоприятные условия? Для художника такого не бывает. Сама жизнь есть неблагоприятное состояние. Всякое искусство <...> состоит в подавлении, перемалывании, дроблении жизни, даже самой счастливой жизни»[22]. Гончарова говорит о вызове. путь, который проходит художник/поэт в своем стихотворении «Я несу то, что дал мне Господь»:

Тем не менее, ставни и двери закрыты,
Ваши уши не слышат,
Глаза не видят.
В моих волосах мерцает мороз.
Века скажут тебе
Что ты нищ, презираем.
Вы пренебрегли Божьим даром.[23]

В творчестве Гончаровой поэт избран Богом, несущий правду в мир под своим лохмотьем. Поэт – это «дух Творца». [24]

Еще как голубая молния
Его горящий взгляд Сверкнул
Между изогнутыми ресницами.
И руки у него были маленькие,
И пальцы тонкие и гибкие,
Лицо и руки темные.
Лицо с иконы.[25]

Первое впечатление Цветаевой от встречи с Гончаровой похоже: «Внешность Гончаровой. Первое: мужество, сила. Настоятельница. […] Черты лица прямые, взгляд прямой, […] серьезность во всем ее облике».[26]

Когда Гончарова созерцала свое призвание, она видела судьбу, Божью волю:
Все линии, прямые и кривые, тверды,
Так как — угол наклона.
Их размещение на свитке Фиксируется самой жизнью
И моей слабой волей.[27]

В стихах Гончаровой можно найти не только отвлеченные мысли, но и вполне настоящих поэтов. Она откликнулась на трагическую смерть Владимира Маяковского[28], а в другом стихотворении она как бы обращается к Цветаевой:

Конечно, мы с тобой сестры,
Не по отцу и не по матери,
А по белому тополю,
Тень, что упала

5 На утро и вечер

Двор и мой,
Ветром бродячим. ..
Рассыпавшим листья
Осенью желтой
Над моим двором и твоим,

В желтом отблеске 90, 50 0 0 карих 90

Четким ритмом
Мазками и словами.[29]

По мере написания своего эссе Цветаева обнаруживала все больше и больше скрытых связей с Гончаровой: ее возлюбленный Пушкин и семья Гончаровых;[30] общая напряженность в основе бытия художника; Трехпрудный переулок, маленькая московская улочка, где они оба жили в России. Возможно, именно здесь находился «двор» в приведенном выше стихотворении Гончаровой.

Любовные стихи Гончаровой отмечены пережитыми ею драмами. Ее жизнь была неразрывно связана с жизнью Михаила Ларионова. личных отношениях, оба артиста всю свою профессиональную жизнь прожили вместе, с 1901, когда они впервые встретились, до 1962 года, когда скончалась Гончарова. «Невозможно говорить о Гончаровой, не говоря о Ларионове», — писала Цветаева и цитировала собственные слова Гончаровой: «Ларионов — моя художественная совесть, мой камертон. […] Мы очень разные, и он видит со своей точки зрения, а не с его. И я делаю то же самое для него». [31] Ностальгическое стихотворение Гончаровой «География» — воспоминание о жизни художников в Париже:

Сегодня утром я обошла
О местах, куда мы ходили.
Вот кафе, куда мы ходили
Чтобы разделить наш скромный завтрак.
Вот скамейка на бульваре,
Где я тебя так часто ждал.
Мелочи, но не забыты,
Мелочи, но как же больно –
Мои глаза полны слез.[32]

Любовь в поэзии Гончаровой приобретает трагический оттенок безответной страсти, если не предательства. Оно неразрывно связано с самопожертвованием.

Предательством меня не напугаешь,
Я знаю, что любовь и предательство неразделимы,
За страстью следует предательство,
Как ночь следует за днем.[33]

Земная любовь — это цветение весны, за которой всегда следует осень, и чувство одиночества души, одиночества каждого из нас перед лицом вечности:

Нет смысла говорить эти слова
Когда душа навсегда один. [34]

Гончарова противопоставляет любовь человеческую любви небесной, любви Божией. Без Бога человек поистине одинок.

Мысли о Боге, вечности, смерти и бессмертии присущи искусству Гончаровой. Впервые Цветаева познакомилась с Гончаровой косвенно, через ее иллюстрации к книге стихов Тихона Чурилина «Весна после смерти», изданной в 1915 году. «Главным мотивом книги было воскресение и недавняя смерть. […] Что побудило Гончаровой, такой молодой в то время, чтобы заглянуть в эту бездну?»[35] Эти темы занимали одно из центральных мест в творчестве Гончаровой начала XIX10 с. В 1910 и 1911 годах она написала множество произведений на религиозную тематику, в том числе иконы с изображениями святых, евангелистов, архангелов, Богородицы, Троицы. Серия Гончаровой «Жатва» (1911) посвящена теме Апокалипсиса. В ее поздних работах 1950-х годов эти темы разовьются, превратившись в созерцание вечности и механизмов творения в ее абстрактных композициях мироздания и пространства.

Пространство не имеет границ
И время не имеет начала и конца,
Как пыль в луче света,
Пробираясь сквозь ставни,
Миры плывут мимо
Но за лучом света
Мириады пылинок кружатся,
9 Где-то в бескрайнем космосе
Планеты плывут
В ледяной тьме. [36]

Цветаева описывает эту сторону художника так: «Гончарова отвечает на смерть смертью, отказом. […] Смерть (мертвое тело) не является ее предметом. Ее тема — всегда и во всем — воскресение и жизнь. […] Гончарова — все в ней — живое утверждение жизни».[37]

Я знаю другую правду,
Что после смерти
Душа входит
Невидимый мир.
О, широко раскрытые крылья,
О, тоска одинокой души.[38]

В своих стихах Гончарова передает всю быстротечность земной жизни, сравнивая ее с круговоротами природы, часто используя образы весны и осени:

Для всех нас припасено
Осенних листьев.

Они все еще зеленые.
В них гнездятся птицы.
Но неотвратимая осень
Рождается с первой листвой,

Первый весенний росток,
Первый весенний цветок.[39]

Поздние стихи Гончаровой, датированные апрелем-маем 1957 года, были пропитаны предчувствием собственной смерти:

Как я сегодня устал, кровать.

Возможно, скоро я так устану Перед последним сном всех.[40]

В 1957 году, за пять лет до своей кончины, Гончарова написала свое «поэтическое завещание» («Любимые друзья, умоляю вас»):

Друзья мои, не посещайте мою могилу.
Ты часто будешь встречать мой дух в жизни,
И далеко моя могила.
Долгий путь и с грустными мыслями.[41]

Поэзия Натальи Гончаровой, в отличие от стихов Цветаевой, действительно не может быть причислена к каким-либо высоким качествам. Тем не менее Гончарова всю жизнь любила поэзию, о чем свидетельствует ее неустанный интерес к творчеству поэтов ее поколения, таких как Цветаева, Константин Бальмонт, Тихон Чурилин, Владимир Маяковский. Еще она любила стихи Пушкина. Интерес к поэзии проявился также в иллюстрациях к сборникам стихов и отдельных стихотворений: «Весна после смерти» Чурилина, «Берег» 9Среди них 0005 (Le Gars) Цветаевой, «Сказка о царе Салтане» Пушкина, «Ясные тени. Образы» Михаила Цетлина. Собственные стихи Гончаровой можно считать интересным примечанием к ее творчеству художника. В нем можно увидеть развитие ее основных тем и эволюцию ее образов. Особенно это касается тем природы, религии и философии, а также ее воспоминаний о России. Однако для Гончаровой целью написания стихов было ее внутреннее желание озвучить свои чувства, исповедоваться. Ее стихи были прежде всего выражением ее внутреннего мира, ее личной и романтической жизни.

«Гончарова […] никогда не жила поэзией, но она понимает». В этих словах чувствуется художественное родство между Цветаевой-поэтессой и Гончаровой-художницей. Обе были знаковыми фигурами русской культуры в первые половина ХХ века. Каждый дорожил талантом и творчеством другого. Цветаева дала нам биографию души художницы и подчеркнула существенные элементы ее искусства. Оценка поэтом художницы в сочетании с самооценкой художницы в ее собственной стихов, помогает нам по-новому взглянуть на творчество настоящей амазонки русского авангарда. 0003

 

  1. Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 52. Здесь и далее — ГТГ.
  2. Эти стихи хранятся в Отделе рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Н.С. Гончарова, М.Ф. Ларионов.
  3. ТГ. Ф. 180. Ед. хр. 850. Л. 2.
  4. ТГ. Ф. 180. Ед. хр. 1814. Л. 1.
  5. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 60.
  6. Там же. стр. 3.
  7. ТГ. Ф. 180. Ед. хр. 251. Л. 44.
  8. ТГ. Ф. 180. Пункт 9.133. С. 66.
  9. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. Л. 16.
  10. Там же. стр. 7.
  11. Там же. Стр. 17-18.
  12. Там же. С. 10.
  13. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 59.
  14. Там же.
  15. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. Л. 62.
  16. Там же. Стр. 10-11.
  17. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 74-75.
  18. Там же. Стр. 60-61.
  19. ТГ. Ф. 180. Оп. 259. С. 4-5.
  20. Там же. С. 27.
  21. ТГ. Ф. 180. Пункт 9.133. С. 94.
  22. Там же. С. 24.
  23. ТГ. Ф. 180. Оп. 251. С. 3-4.
  24. Там же. С. 21.
  25. ТГ. Ф. 180. Ст. 261. Л. 1.
  26. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 17.
  27. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 36-37.
  28. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. Л. 33.
  29. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. Л. 48.
  30. Жена Александра Пушкина Наталья Гончарова (1812-1863) происходила из той же семьи Гончаровых, что и художница Наталья Сергеевна Гончарова.
  31. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 81.
  32. ТГ. Ф. 180. Ст. 257. Л. 1.
  33. ТГ. Ф. 180. Ст. 229. Л. 4.
  34. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. Л. 49.
  35. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 16-17.
  36. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 27-28.
  37. Там же. С. 74.
  38. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. С. 21-22.
  39. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 54.
  40. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. Л. 32.
  41. ТГ. Ф. 180. П. 262. Л. 1, 1 изн.

Иллюстрации

Наталья ГОНЧАРОВА. Автопортрет с желтыми лилиями. 1907
Холст, масло. 77 × 58,2 см. Третьяковская галерея

Наталья ГОНЧАРОВА. Абстрактная композиция (Арка). 1958
Холст, масло. 53 × 46 см. Третьяковская галерея

Марина Цветаева. Фотография. 1930. Сен-Лоран
Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1190. Дело 2. Ед. ед. 232. Л. 1

Стихотворение Гончаровой «Конечно, мы с тобой сестры…»
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 232. Л. 48

Наталья Гончарова в своей мастерской на улице Висконти. Фотография. Конец 1920-х – 1930-е, Париж
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 12005. Л. 1

Наталья ГОНЧАРОВА. Скала на берегу моря. Начало 1920-х
Холст, масло. 93,5 × 66,8 см. Третьяковская галерея

Наталья Гончарова. Фотография. 1930–1940-е
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 12007. Л. 19.0003

Наталья Гончарова в мастерской с полиптихом «Испанки» и картиной «Две испанки». Фотография. [Середина 1920-х – 1930-е]
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 12001. Л. 1

Наталья ГОНЧАРОВА. Эскиз декорации к третьему акту оперы «Золотой петушок» . Опера-балет Николая Римского-Корсакова, хореография Михаила (Мишеля) Фокина
Парижская премьера состоялась 21 мая 1914 года в Большой Опере. Картон, графитный карандаш, акварель, вырезки, белила. 66,1 × 99,9 см. Театральный музей Бахрушина

Наталья ГОНЧАРОВА. Биплан летит над поездом. 1913
Холст, масло. 55,7 × 83,8 см. Музей изобразительных искусств Республики Татарстан

Наталья ГОНЧАРОВА. Крестьянка Тульской губернии. 1910
Холст, масло. 102 × 73 см. Третьяковская галерея

Стихотворение Гончаровой «Не построила я себе дома на чужбине…»
Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Дело 2. Ед. хр. 232. Л. 62

Наталья Гончарова в своей мастерской. Фотография. 1920–1930-е годы, Париж
Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Ед. хр. 12006. Л. 1

Стихотворение Натальи Гончаровой «Земля чужая мне была…»
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 255. Л. 1

Поэма Марины Цветаевой «Наталье Гончаровой» с посвящением Наталье Гончаровой. 31.12.1928
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 1814. Л. 2 — 2 реверс

Титульный лист рукописи Марины Цветаевой о Наталье Гончаровой. 1929
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 1
Последняя страница рукописи Марины Цветаевой о Наталье Гончаровой. 1929
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 103

Марина Цветаева. Фотография. 1930. Сен-Лоран
Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1190. Дело 2. Ед. ед. 232. Л. 7

Стихотворное завещание Гончаровой «Друзья мои возлюбленные, прошу вас…». 1957
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ст. 262. Л. 1

Поэма Натальи Гончаровой «К Маяковскому». [Первая половина 1930-х]
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ст. 259. С. 33

Наталья ГОНЧАРОВА. Старец с семью звездами (Апокалипсис). 1910
Холст, масло. 147 × 188,5 см. Третьяковская галерея

Сюжет Поэзия Цветаевой о любви. На солнце, на ветру, на свободном пространстве

Цветаева Марина Ивановна — Русская поэтесса, прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов 20 века. . Марина Цветаева начала писать стихи в шесть лет, и не только на русском, но и на французском и немецком языках.

Цветаева сравнивает себя со своими героями, дает им возможность жить за пределами реальности, компенсирует трагичность их земной жизни принадлежностью к миру души, любви, поэзии. Вот почему стихи о любви Марины Цветаевой такие душераздирающие.

Мне нравится, что ты не болен мной

Мне нравится, что ты не болен мной,
Мне нравится, что я не болен тобой,
Что никогда тяжелый шар земли
Не поплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что ты умеешь быть смешным —
Развратным — и не играть словами,
И не краснеть удушающей волной,
Слегка касаясь рукавов.

Мне тоже нравится, что ты со мной
Спокойно обними другого
Не читай мне в адском огне
Гори за то, что я тебя не целую.
Что имя мое нежное, мой нежный, не
Ты упоминаешь ни дня, ни ночи — напрасно…
Что никогда в церковной тишине
Не воспеют над нами: аллилуйя!

Спасибо тебе сердцем и рукой
За то, что ты меня — не зная себя! —
Так любите: за покой мой ночной,
За редкость встреч на закате,
За наши непразднества под луной,
За солнце, а не над головой, —
За то, что вы больны — увы! — не мной
Потому что я болен — увы! — не вы!

Люблю — но мука еще жива.
Найди убаюкивающие слова:

Дождь, — все просадил
Придумай себя, чтобы в их листве

Дождь слышен: не цеп о сноп:
Дождь бьет по крыше: мне в лоб,

Это текла на гроб, чтоб лоб засветился,
Озноб — утих, чтобы кто-то заснул

И заснул…
Через колодцы, говорят,
Вода просачивается. Подряд
Врут, не жалуются, а ждут
Неизвестно. (Я буду сожжен).

Баюкай — но пожалуйста, будь другом:
Не буквами, а кабиной рук:

ЛЮБОВЬ

Ятаган? Огонь?
Скромнее — как громко!
Будь родным, как ладонь к глазам,
Как к губам —
Имя собственного ребенка.

КРОМЕ ЛЮБВИ

Я не любил, но плакал. Нет, не видел, но все же
Только ты указал в тени обожаемый лик.
Все в нашем сне не было похоже на любовь:
Нет причин, нет доказательств.

Только этот образ кивнул нам из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему заунывный стих.
Нить поклонения связала нас крепче,
Чем любовь — других.

Но порыв прошел, и некто подошел ласково,
Кто не мог молиться, но любил. Не спеши судить
Ты запомнишься мне самой нежной нотой
В пробуждении души.

В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…
(В нашем доме, весной…) Не зови меня, кто забыл!
Я наполнил тобой все свои минуты, кроме
Самое печальное — это любовь.

Любовь! Любовь! И в конвульсиях, и в гробу
Я буду начеку — соблазнюсь — смущусь — помчусь.
О дорогая! Не в гробовом сугробе,
Не прощаюсь с тобой в облаке.

И не для того у меня есть пара красивых крыльев
Дана, чтобы держать килограммы на сердце.
Запеленатый, безглазый и безголосый
Я не умножу жалкой свободы.

Нет, я освобожу руки, стан эластичен
Одним взмахом твоих пелен,
Смерть, я тебя побью! — Тысяча верст в районе
Растаявший снег — и лес спален.

И если всё — плечи, крылья, колени
Сжавшись — дала себя на погост отвести, —
Только тогда, смеясь над тленом,
Встань со стихом — или расцвети, как роза!

плохое оправдание

Как любовь старая, как любовь забываемая-новая:
Утро превращает наш храм в карточный домик, смех.
О мучительный стыд за вечер лишнее слово!
О тоска по утрам!

Триера, синяя, как луна, утонувшая в заре,
Пусть перо не напишет о разлуке с ней!
Утро превращает наш сад из Эдема в жалкую пустошь…
Как стара любовь!

Только ночью посылаются в душу оттуда знаки,
Поэтому все на ночь, как книжку, всех береги!
Не шепни никому, проснувшись, о нежном чуде:
Свет и чудо — враги!

Твой восторженный бред, Позолоченные люстры розовеют от света,
Утром будет смешно. Пусть рассвет его не слышит!
Будет утром — мудрец, будет утром — холодный ученый
Тот, кто ночью — поэт.

Как я мог, живя и дыша только ночью, как я мог
Лучший вечер подарить мукам январского дня?
Только я виню утро, посылая вздох в прошлое,
Я только виню утро!

Какой-то мой предок был скрипачом,
Наездником и вором одновременно.
Это потому, что мой характер странник
А твои волосы пахнут ветром?

Не он ли, смуглый, ворует с телеги
Моя рука — абрикосы,
Виновник моей страстной судьбы,
Кудрявый и горбоносый?

Поражаюсь пахарю за плугом,
Коса между губ — шиповник.
Плохой был товарищ — лихой
И милый был любовник!

Любительница трубки, луны и бисера,
И все молодые соседи…
Я до сих пор думаю, что — трус
Был мой желтоглазый предок.

Что, продав душу аду за копейки,
Не пошел он в полночь на кладбище.
Я тоже думаю, что нож
Он носил его за сапогом,

Тот не раз из-за угла
Он прыгал — гибкий как кошка…
И как-то я понял
Почему он не играл на скрипке!

И ему было все равно
Как прошлогодний снег — летом!
Итак, мой предок был скрипачом.
Я стал таким поэтом.

Можно было научить «женщин говорить», тогда Цветаева в лирике отражала не мысли, а глубокую чувственность женщины. Хотите ощутить его полноту? Тогда этот раздел для вас!

Марина Цветаева знала о своем творчестве, как и все великие поэты, все впереди. Она вслух утверждала, что искренне любить ее будут только «через сто лет». И пришло время любви. Что ищут сегодня влюбленные в стихах Цветаевой о чувстве, которое тысячи лет тревожило сердца людей?

Как женщина Марина Цветаева радовалась недолго и была очень «шаткой». Тяжелый из-за сурового времени и непостоянства брак поэтессы с Сергеем Эфроном, романы с Софьей Парнок (Праздник), Борисом Пастернаком, Константином Родзевичем, а также эмиграция, возвращение на родину в тяжелые дни войны подкосили Марину Ивановну Цветаеву. Так и солому с родного поля уносит ветром в далекие края и однажды уничтожает в речном водовороте. Жизнь философа, жены, матери, прозаика и поэта оборвалась в эвакуации в первый год войны на исходе летних дней.

А вот Цветаева-поэт (Марина Цветаева не любила слово «поэтесса») может оказать поддержку своим поклонникам и новым «знакомым». В чем? Давайте разбираться вместе.

  • «Давай, ты похож на меня…». Стихи Цветаевой о любви прекрасно дополняют мысли юных Ромео и Джульетты, обуреваемых страстью максимализма. То, что наполняет их души, выражается в простоте и почти наивности. любят произведения Марины, и часто ищут в них опору в минуты радости и отчаяния.
  • «Мне нравится, что ты не болен мной.» Когда любовь угасает или просто не перерастает из дружеского чувства во что-то более серьезное и глубокое, как бы вам этого не хотелось, на помощь приходят и стихи о любви от Марины Цветаевой, как улыбка или привет из далекого прошлого от доброго друзья.
  • «Сладкий грех» легкомыслия. Жизнь и романы Цветаевой не были безоблачными, но в ее стихах больше положительного звучания, чем отрицательного по отношению к миру, другим и самой себе. Это особенно ценится в век всеобщей «механизации» отношений и общения. Зарядитесь энергией Марины прямо сейчас!
  • «Я всего лишь девушка.» Игриво посмеяться над своими чувствами в любви может быть сложнее, чем признаться во всепоглощающей любви. А любовная лирика Цветаевой спасает десятки пар от излишней серьезности и возвышения до невыносимых пределов собственных эмоций.
  • «Мы с тобой разные.» Искать родственные души или сходство во внешности не нужно. Марина убеждает в этом своего читателя. Именно противоположности притягиваются. И не поспоришь: это доказано физиками в теории противоположно заряженных частиц.
  • «Мои страсти велики…». Любовная лирика Цветаевой – безусловная индульгенция, загнанная в глубь тысячелетий общественного мнения женской природы. Женщина должна быть свободна в выражении собственных чувств при выборе объекта любви. Эти истины долгое время преподносились в обществе как выражение еретических мыслей, и только Марина Цветаева осмелилась сорвать с женских желаний ветхий покров ложной скромности и «позволила» им быть любимыми и открытыми в проявлении страсти с ней. стихи.
  • Стихи Цветаевой о любви, как и ее проза, подчеркивают, что бисексуальности не нужно бояться. Для поэта это естественно. В отношениях самой Марины тоже были романы с представительницами женского пола. Об этом можно прочитать в ее заметках, автобиографических рассказах и научных статьях тех, кто изучал ее творчество и личную жизнь. Если кому-то сейчас сложно сделать шаг или осмыслить свои отношения с противоположным или своим полом, Марина Ивановна снова выручит в размышлении — и поддержит через век.
  • «Милый, что я тебе сделал?» Пережить не то что временную разлуку, а расставание с еще любимым человеком – тяжелое испытание для любящих сердец. Перечитывая строки произведений Цветаевой, как лирических, так и прозаических, читатель убеждается, что не следует терять надежду даже в самую горькую минуту отчаяния, ибо и она уйдет, унесенная потоком слез. .
  • Свобода — главная ценность. Лейтмотивом всего творчества Марины Ивановны является не только чувственность и никем не навязанный выбор партнера, но и личная независимость человека от посторонних суждений. Даже в любовной лирике эта тема проглядывает сквозь линии любви. Если женщина хочет отдаться любимому без остатка, это, по словам Марины, ее личное решение, как и разрыв с ним отношений. За это уважение к душевным порывам простого человека спустя сто лет поэта «помнили» и любили, как и предсказывала сама Цветаева.

Подарите своим близким самое трогательное наследие любовной лирики начала ХХ века! Лучшие стихи о любви от Марины Ивановны ищите в этом разделе. Если сборник кажется вам неполным, напишите нам об этом, а также свое мнение о творчестве Цветаевой в комментариях. И мы всегда будем рады видеть Вас на страницах нашего ресурса!

Марина Цветаева

«Меня волнует измена, меня зовут Марина»

«Мне нравится, что ты не болен мной» — кажется, Цветаева лукавила. Со своей жаждой жизни, со своей жадностью к потоку чувств она никогда не позволила бы ближнему полюбить кого-то другого. Да еще и получать от этого эстетическое удовольствие. Вспомним хотя бы, как она оставляла дома одну болезненную маленькую дочь, убегая на свидания, как уже в возрасте соблазняла юных почитателей своего творчества, как переписывала стихи, перепосвящая их тому или иному любовнику. .

Живя во лжи и самообмане, в стихах Цветаевой она предельно откровенна, в них она выплескивала все, что чувствовала, о чем печалилась:
«Всеми своими стихами я обязан людям, которых я любил, которые любили или не любили меня.»

Ее слова повторяют одно и то же:
«Каждый стих — дитя любви,
Нищий незаконнорожденный».

Возможно, именно эта откровенность на грани отчаяния сделала ее одной из лучших поэтесс Серебряного века.

Еще один секрет неувядающей популярности: любовная лирика Цветаевой говорит понятным языком. Этот монолог мог бы принадлежать любой обиженной брошенной женщине:

«Я дура, а ты умница,
Жив и я ошарашен.
О крик женщин всех времен:

И слезы ее вода, и кровь —

Не мать, а мачеха — Любовь:

Уносят милые кораблики,
Белая дорога их уводит. ..

Вчера еще был у моих ног!
Приравнивается к китайской мощи!
Сразу развел обе руки, —

«Поцеловал — в колесо:
Поцелуй другого», — отвечают.

«Сама — какое дерево трясти! —

Милая моя, что я тебе сделала!

Но так ли искренне раскаяние? поэтесса расторопна:

«Как вы живете с товаром
Рынок? Выйти — круто?
После каррарского мрамора
Как вы живете с пылью

Гипс? (Из блока, вырезанного
Бог — и полностью сломанного!)

Вам, кто знает Лилит!»

И — вдруг — понимание, принятие неизбежного:

«Горечь, горечь, вечный вкус
На губах твоих, о страсть.
Горечь, горечь, вечный соблазн
Еще окончательное падение.
Целую от горечи
Всех, кто молоды и хороши.
Ты от горечи — другой
Молча ведешь за руку. ..»

Разъедающая до костей жесткость и нежность, бездумная импульсивность и нечеловеческая мудрость — все это сливается в любовной лирике Цветаевой, заставляя плакать с ней и о своих, прости ей все и прости с ней. И восхищаться. Если бы мне пришлось выбирать лучшее произведение о любви 20 века, я бы отдал пальму первенства ее стихотворению «Дуэль». Истории Казановы и принцессы, которые так странно встретились, разошлись так быстро, что никогда не забудут друг друга. Мудрость и жизненный опыт поэтессы звучит в устах юной Генриетты:

«…Не все
Так легко под луной, Казанова!
Семь ступеней по лестнице любви…

И сотни тысяч
И сотни тысяч миль между «да» и «нет».

И в ответ на безудержные уверения молодого Казановы:

«Я никогда так страстно не любила,
Так я никогда больше не буду любить» она отвечает глубоко грустно:

«Так — никогда, тысячу раз — иначе :
Горячее да, сильнее да, страннее нет.

Любовная лирика Цветаевой настолько многогранна («в тысячу раз иначе»), что любой читатель может найти что-то свое, созвучное его чувствам и ситуации. Сами названия говорят сами за себя: «Поэма Конца», «Ночи с нелюбимая», «Попытка ревности»… И оставшийся открытым вопрос:

«И все же, что это было?
Чего ты хочешь и жалеешь?
Не знаю, победила ли она?
Ты побежден ?»

Откуда такая нежность?
О. Э. Мандельштам

К чему такая нежность?
Не первая — эти локоны
Я ровная и губы
Я знала темнее твоих.

Звезды восходят и падают,
Откуда такая нежность?
Взгляд поднимается и опускается
На моих глазах.

Еще не так гимны
Я слушал в темной ночи
Женился — о нежность! —
На груди певицы.

Зачем такая нежность
И что с ней делать, хлопчик
Лукавая, певица чужая,
С ресницами — уже нет?

Ночи без любимого — и ночи…

Ночи без любимого — и ночи
С нелюбимой, и с большими звездами
Над горячей головой и руками,
Поклонившись Тому —
Кто испокон веков не было — и не будет,
Кого не может быть — и должно быть.
И слеза детская по герою,
И слеза богатырская по ребенку,
И большие каменные горы
На грудь тому, кто должен — вниз…

Я знаю все, что было, все, что будет,
Я знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, что на косноязычном
Язык народа называется — Жизнь.

новолуние

Новый месяц взошёл над лугом,
Над росистой границей.
Милый, далёкий и чужой,
Приходи, ты будешь другом.

Днём — прячусь, днём — молчу.
Месяц в небе — мочи нет!
В эти месячные ночи
Я бросаюсь к любимому плечу.

Не спрашивай себя: «Кто он?»
Все скажут — твои губы!
Только днём объятия грубы,
Только днём порыв нелеп.

Днём, терзаемый гордым демоном,
Лежу с улыбкой на устах.
Ну, ночью… Дорогая, далекая… Ах!
Полумесяц уже над лесом!

Я не любил тебя…

Я не любил тебя
А может и не будет!
Напрасно водоворот волос
Над темным профилем иностранца,
И нос пылающий,
И ресницы завитые
И — по привычке предательский —
Глаз разбойника и калмыка.

И шаг, замедленный зеркалами,
И смех, пронзительнее осколка,
И этот хищный оскал
При виде золота или розы,
И летящего стекла
И покоящегося на талии
рука, которая играет со сталью
Рука, скрещенная под шалью.

Итак, — от безделья и для игры —
Мой стих предал меня!
Но ты прекрасна и добра:
Словно позолоченный древний идол
Ты принимаешь все дары!
И все, что я тебе воркую, как голубь —
Напрасно — напрасно — напрасно и напрасно,
Как и все признания и поцелуи!

Мне нравится, что ты не болен мной…

Мне нравится, что ты не болен мной,
Мне нравится, что я не болен тобой,
Что никогда тяжелый земной шар
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что ты умеешь быть смешным —
Развратным — и не играть словами,
И не краснеть удушающей волной,
Слегка касаясь рукавов.

Мне тоже нравится, что ты со мной
Спокойно обними другого
Не читай мне в адском огне
Гори за то, что я тебя не целую.
Что имя мое нежное, мой нежный, а не
Ты упоминаешь ни день, ни ночь — напрасно…
Что никогда в церковной тишине
Не воспеют над нами: аллилуйя!

Спасибо тебе сердцем и рукой
За то, что ты меня — не зная себя! —
Так любите: за покой мой ночной,
За редкость встреч на закате,
За наши непразднества под луной,
За солнце, а не над головой, —
За то, что вы больны — увы! — не мной
Потому что я болен — увы! — не вы!

Мир начался во мраке кочевого…

Мир начался во тьме стойбища кочевников:
Он бродит по земле ночной — деревья,
Он бродит с золотым вином — гроздями,
Это звезды бродят от дома к дому,
Это реки, которые начни путь — назад!
А я хочу спать на твоей груди.

Любовь! Любовь!..

Любовь! Любовь! И в конвульсиях, и в гробу
Я буду начеку — соблазнюсь — смущусь — помчусь.
О дорогая! Не в гроб сугроб,
Я не попрощаюсь с тобой в облаке.

И не для того у меня есть пара красивых крыльев
Дана, чтобы держать килограммы на сердце.
Запеленатый, безглазый и безгласный
Не умножу жалкой свободы.

Нет, я освобожу руки, стан эластичен
Одним взмахом твоих пелен,
Смерть, я тебя побью! — Тысяча верст в районе
Растаявший снег — и лес спален.

А если все — плечи, крылья, колени
Сжимаясь — дала себя на погост отвести, —
Только тогда, посмеиваясь над тленом,
Встань со стихом — иль розой расцвети!

Люблю — но мука еще жива…

Люблю — но мука еще жива.
Найди убаюкивающие слова:

Дождь, — все просадил
Придумай себя, чтобы в их листве

Дождь слышен: не цеп о сноп:
Дождь бьет по крыше: мне в лоб,

Потекло на гроб, чтоб лоб засветился,
Озноб — утих, чтобы кто-то заснул

И заснул…
Через колодцы, говорят,
Вода просачивается. Подряд
Врут, не жалуются, а ждут
Неизвестно. (Я буду сожжен).

Баюкай — но пожалуйста, будь другом:
Не письмами, а кабиной рук:

Утешения…

Кроме любви

Ни причин, ни доказательств.

Чем любят — другие.


Кто не умел молиться, но любил. Не спеши судить

В пробуждении души.

В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме…

Самое печальное — это любовь.

Ведьма

Я Ева, и мои страсти велики:
Всю жизнь моя страстная дрожь!
Глаза мои угольки,
И волосы спелая рожь,
И тянутся к ним из хлеба васильки.
Мой таинственный возраст хорош.

Видели ли вы эльфов в полночной тьме
Сквозь дым сиреневого костра?
Я не возьму у тебя звенящие монеты, —
Я призрачная сестра эльфов…
А если ведьму в темницу бросишь,
То смерть в неволе скора!

Настоятели, на полуночной страже,
Сказал: «Закрой дверь
Безумная волшебница, чьи глаза стыдливы.
Волшебница хитра, как зверь!»
— Может и правда, но у меня глаза темные,
Я тайна, но верь в тайну!

В чем мой грех? Что в церкви не узнаю я слез,
Смеясь наяву и во сне?
Поверь мне: смехом я лечусь от боли,
Но смех не делает меня счастливым!
Прощай, мой рыцарь, я устремлюсь в небо
Сегодня на лунном коне!

Рыцарь ангельский

Рыцарь ангельский —
Долг! — Небесный страж!
Надгробие над белым памятником
Живой на моей груди.
Крылатый за спиной
Растущий ключ,
Ночной дозор,
Ежедневный звонарь.
Страсть и юность и гордость
Все сдались без восстания
Потому что ты раб
Первый сказал: — Госпожа!

дурная отмазка

Как любовь старая, как любовь незабвенная-новая:
Утро превращает наш храм в карточный домик, смеясь.
О мучительный стыд за вечер лишнее слово!
О тоска по утрам!
Триера, синяя, как луна, утонувшая в заре,
Пусть перо не напишет о разлуке с ней!
Утро превращает наш сад из Эдема в жалкую пустошь…
Как стара любовь!
Только ночью посылаются в душу оттуда знаки,
Поэтому ночью всё, как книжка, всех береги!
Не шепни никому, проснувшись, о нежном чуде:
Свет и чудо — враги!
Твой восторженный бред, Позолоченные люстры розовеют от света,
Утром будет смешно. Пусть рассвет его не слышит!
Будет утром — мудрец, будет утром — холодный ученый
Тот, кто ночью поэт.
Как мог я, живя и дыша только ночью, как мог я
Самый лучший вечер отдать на муки январского дня?
Только я виню утро, посылая вздох в прошлое,
Я только виню утро!

Никто ничего не брал

Никто ничего не брал!
Я рад, что мы врозь.
Целую тебя — сквозь сотни
Разделение верст.
Я знаю, что наш дар неравный
Мой голос впервые стал тихим.
Чего тебе, юный Державин,
Мой невоспитанный стих!
Крещу тебя на страшный полет:
Лети, юный орел!
Ты терпела солнце, не щурясь,
Тяжёл мой юношеский взгляд?
Нежная и безвозвратная
Никто не смотрел за тобой…
Целую тебя — сквозь сотни
Разделяющие годы.

Еще вчера

Вчера я смотрел в твои глаза
А сейчас — все косит в сторону!
Вчера, прежде чем птицы сели, —
Все жаворонки сегодня — вороны!
Я тупой, а ты умный
Жив и я ошарашен.
О крик женщин всех времен:
«Милый мой, что я сделала с тобой?!»
И слезы ее вода, и кровь —
Вода, — кровью, слезами умылась!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не жди суда и пощады.
Уносят милые кораблики,
Уводит их белая дорога…
И стоит по всей земле стон:
«Милый мой, что я тебе сделал?»
Вчера я еще был у моих ног!
Приравнивается к китайской мощи!
Сразу обе руки развел, —
Жизнь выпала — ржавая копейка!
Детоубийца под судом
Я стою — нелюбящий, робкий.
Я тебе к черту скажу:
«Милый, что я тебе сделал?»
Попрошу стул, попрошу постель:
«За что, за что терплю и страдаю?»
«Поцеловал — в колесо:
Поцелуй другого», — отвечают.
Я научил жить в самом огне,
Я бросил его сам — в ледяную степь!
Вот что ты, дорогой, сделал со мной!
Дорогая, что я тебе сделал?
Я все знаю — не спорь!
Опять зрячий — больше не любовник!
Куда отступает любовь
Приходит Смерть садовник.
Сам — какое дерево качать! —
Со временем падает спелое яблоко…
— За всё, за всё прости,
Дорогая, что я тебе сделала!

Кто из камня, кто из глины

Кто из камня, кто из глины, —
А я серебристый и сверкаю!
Мне все равно — измена, меня зовут Марина,
Я смертная пена морская.
Кто из глины, кто из плоти —
Гроб и надгробья…
— В купели морской крестился — и в полете
Свой — непрестанно разбит!
Через каждое сердце, через каждую сеть
Моя своенравность прорвется.
Я — видишь эти развратные кудри? —
Вы не можете сделать земную соль.
Раздавив твои гранитные колени,
Я воскрешаюсь с каждой волной!
Да здравствует пена — веселая пена —
Пена прибоя!

Мы с тобой лишь два эха:
Ты молчишь, и я буду молчать.
Мы когда-то с покорностью воска
Сдались роковому лучу.
Это чувство — сладчайшая болезнь.
Души наши томились и горели.
Вот почему ты чувствуешь себя другом
Иногда мне трудно плакать.
Горечь скоро превратится в улыбку
И грусть устанет.
Жалко ни слова, поверь, и ни взгляда, —
Лишь тайны утраченной жалости!
От тебя, усталый анатом,
Я познал сладчайшее зло.
Вот почему ты чувствуешь себя братом
Иногда мне трудно плакать.

Мы с тобой разные

Мы с тобой разные
Как земля и вода
Мы с тобой разные
Как луч с тенью.
Уверяю вас, это не проблема
И лучшая покупка.
Мы с тобой разные
Какое счастье!
Прекрасно дополняем
Мы друг друга.
Что может дать нам равенство?
Просто ощущение замкнутого круга.

Ошибка

Когда снежинка, что летит легко
Как упавшая звезда скользит,
Рукой берешь — тает, как слеза,
И его нельзя вернуть в эфир.
В плену прозрачности медузы,
Прикоснёмся к ней капризом рук,
Она как узник в оковах
Вдруг бледнеет и внезапно умирает.
Когда мы хотим в блуждающих мотыльках
Увидеть не сон, а земную явь —
Где их наряд? От них на наших пальцах
Один рассвет нарисовал пылью!
Оставь мотылькам летающие снежинки
И не губи медуз на песках!
Мечту не схватишь руками,
Мечту не удержишь в руках!
Нельзя тому, что было зыбкой грустью,
Сказать: «Будь страстью! Горюй безумию, радуйся!»
Твоя любовь была такой ошибкой
Но без любви мы погибнем. Волшебник!

Легкомыслие — сладкий грех

Легкомыслие! — Сладкий грех
Дорогой товарищ и мой дорогой враг!
Ты заставил меня смеяться в глазах
И плеснул мазуркой в ​​мои вены.
Научив не хранить кольца, —
неважно, на ком Жизнь меня выдала!
Начать наугад с конца
И закончить до старта.
Будь как стебель и будь как сталь
В жизни, где мы так мало можем сделать…
— Шоколад от грусти,
И смеяться в лицо прохожим!

Единственная девушка

Я всего лишь девушка. Мой долг
До замужества
Не забывай, что везде — волк
И помни: я овца.
Мечта о замке из золота
Качайте, кружите, качайте
Сначала кукла, а потом
Не кукла, но почти.
В моей руке нет меча,
Не звени струной.
Я просто девушка, — молчу.
Ах, если бы я
Глядя на звезды, чтобы узнать, что там
И моя звезда зажглась
И улыбнулась всем глазам
Не опускай глаз!

Ты идешь, ты похож на меня

Ты идешь, ты похож на меня
Глаза смотрят вниз.
Я тоже их уронил!
Уокер, стой!
Читать — куриная слепота
И маки набирая букет,
Что меня звали Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я любила себя тоже много
Смейтесь, когда не можете!
И кровь прилила к коже
И мои кудри завились…
Я тоже был, прохожий!
Уокер, стой!
Сорвать себе дикий стебель
А за ним ягодку, —
Кладбищенская клубника
Нет крупнее и слаще.
Но только не стой угрюмо,
Опустив голову на грудь.
Думай обо мне легко
Обо мне легко забыть.
Как тебя освещает луч!
Ты весь в золотой пыли…
И пусть тебя это не беспокоит
Мой голос из подполья.

Под лаской плюшевого пледа

Под лаской плюшевого пледа
Я зову вчерашний сон.
Что это было? — Чья победа? —
Кто побежден?
Я снова все переосмысливаю
Я снова все путаю.
В чем я не знаю слов для
Была ли любовь?
Кто был охотником? — Кто добыча?
Все дьявольски!
Что я понял, долго мурлыкая,
Сибирский кот?
В том поединке своеволия
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце твое или мое
Оно летало?
И все же, что это было?
Чего ты хочешь и жалеешь?
Я не знаю, выиграла ли она?
Он побежден?

Повторю накануне разлуки

Повторю накануне разлуки,
В конце любви
Что любили эти руки
Твои властные
И глаза — кого-то — кого-то
Не т дать посмотреть! —
Требуется отчет
Для повседневного образа.
Всех вас с вашей чертовой
Страстью — Бог видит! —
Требование возмездия
За случайное дыхание.
А я скажу устал
— Не торопись слушать! —
Чтоб душа твоя ко мне поднялась
Поперек души.
И еще раз скажу:
— Еще канун! —
Этот рот до поцелуя
Твой был молод.
Взгляд на взгляд — смелый и яркий,
Сердцу — пять лет…
Счастливый, кто тебя не встретил
В пути.

следующий

Свят ли ты, или не грешнее ли ты,
В жизнь вступаешь, или путь твой позади, —
О, только люби, люби его нежнее!
Как мальчик, колыбель на груди
Не забывай, что ласки нужнее
И вдруг не проснись от сна объятиями.
Будь с ним вечно: пусть научат верности
Тебе его грусть и нежный взгляд.
Будь с ним навсегда: сомнения его терзают,
Прикоснись к нему движением сестер.
Но если мечты о безгрешности наскучат,
Успей зажечь чудовищный огонь!
Ни с кем не обменивайся смело кивками,
Усни в себе тоску о былом.
Будь для него той, кем я не смела быть:
Не губи страхом его мечты!
Будь для него той, кем я быть не смогла:
Любить безмерно и любить до конца!

Кроме любви

Я не любил, но плакал. Нет, не видел, но все же
Только ты указал в тени обожаемый лик.
Все в нашем сне не было похоже на любовь:
Ни повода, ни доказательства.
Только этот образ кивал нам из вечернего зала,
Только мы — ты и я — принесли ему заунывный стих.
Нить поклонения связала нас крепче,
Чем любовь — других.
Но порыв прошел, и подошел ласково кто-то,
Кто не мог молиться, но любил. Не спешите судить!
Ты запомнишься мне самой нежной нотой
В пробужденье души.
В этой печальной душе ты бродил, как в незапертом доме.
(В нашем доме, весной…) Не звони мне, кто забыл!
Я наполнил тобой все свои минуты, кроме
Самое печальное — это любовь.

Вот снова окно.

Вот опять окно
Где опять не спят.
Может быть, пить вино
Может быть, они так сидят.
Или просто руками
Вдвоем не разлучишь.
В каждом доме, друг,
Есть окно.
Крик разлуки и встречи —
Ты окно в ночи!
Может быть, сотни свечей
Может быть, две свечи…
Но нет ума
Мир мой…
А в моем доме
Так начиналось…

На солнце, на ветру, на просторе

На солнце, на ветру, на просторе
Унеси свою любовь!
Чтоб не видеть твой радостный взор
В каждом прохожем судить.
Беги на волю, в долины, в поля,
На траве танцуй легко
И пей, как резвые шаловливые дети,
Из больших кружек молока.
О, ты, впервые смущающийся в любви,
Доверься превратностям сна!
Беги с ней на волю, под ивы, под клен,
Под молодой зеленью берез;
Пасутся на розовых склонах стада,
Слушай журчание струй;
И друг, шалунья, ты здесь без стыда
Поцелуй в красивые губы!
Кто шепнет упрек юному счастью?
Кто скажет: «Пора!» забвение?
— На солнце, на ветру, на просторе
Унеси свою любовь!

Не колдун! В белой книге

Не колдун! В белой книге
Далей Дон навострила глаза!
Где бы ты ни был, я тебя догоню
Потерплю — и вернусь назад.
Ибо от гордости твоей, как от кедра.
Я смотрю по свету: корабли плывут,
Зарево бродит… Морская недра
Выверну — и со дна верну!
Преодолей меня! Я везде
Я зори и руда, хлеб и вздох,
Я есть и буду и получу
Губы — как Бог душу обретет:
Через дыхание — в твой хриплый час,
Через Архангельский суд
Забор! — Все рты о шипы
Я истеку кровью и вернусь с постели!
Сдавайся! Ведь это не сказка!
— Сдавайся! — Стрелка, описывающая круг…
— Сдавайся! — Еще никто не сбежал.
От обгона без рук:
Сквозь дыхание… (Парил Перси,
Веков не вижу, вокруг рта — слюда…)
Как провидец — Самюэль
Обману — и вернусь один:
Ибо другой с тобою, и на суд
День не соревнуюсь…
Я загибаюсь и последний.
Я есть и буду и получу
Душу — как уста добудут рот.

Твой нежный рот — крепкий поцелуй

Твой нежный рот — крепкий поцелуй…
— И все, а я совсем как нищий.
Кто я теперь? — Юнайтед? — Нет, тысяча!
Завоеватель? — Нет, завоевание!
То ли любовь — то ли любовь,
Перо блажь — то ли первопричина,
То ли томится по чину ангела —
Или маленькое притворство — по призванию…
— Душа печаль, глаза прелесть,
Разве это росчерк пера — ах! — неважно,
Как будет называться этот рот — как долго
Твой нежный рот — сплошной поцелуй!

кошки

Они приходят к нам, когда
Мы не видим боли в глазах.
Но пришла боль — их больше нет:
Нет стыда в кошачьем сердце!
Смешно, правда, поэт,
Научи их домашней роли.
Они запускаются с ведомой доли.
В кошачьем сердце нет рабства!
Как ни мани, как ни зови,
Как ни балуйся в уютном зале,
Один миг — они свободны:
Нет любви в кошачьем сердце!

Я писал на доске

Я писал на грифельной доске
И на листьях увядших вееров,
И на реке, и на морском песке,
Коньки на льду, и кольцо на окнах , —
А на стволах, которым сотни зим,
И наконец, чтобы все знали! —
Что ты любишь! любовь! любовь! любовь! —
Подпись — радуга небесная.
Как я хотела, чтобы все цвели
На века со мной! под пальцами!
И как же тогда, склонившись лбом о стол,
Зачеркнуто — имя…
Но ты, в руке продажного писца
Зажал! ты, что жалит мое сердце!
Не продано мной! внутри кольца!
Вы выживете на табличках.

К чему такая нежность?

К чему такая нежность?
Не первая — эти локоны
Я гладкая и губы
Я знала — темнее твоих.
Звезды всходят и падают
(Откуда эта нежность?)
Глаза встают и падают
На моих глазах.
Песни не такие
Я слушал темной ночью
(Откуда эта нежность?)
На груди певицы.
К чему такая нежность?
А что с ней делать, хлопец
Лукавая, певица чужая,
С ресницами — уже нет?

Хочу к зеркалу, где муть

Хочу к зеркалу, где муть
И туманный сон
Спрашиваю — куда ты идешь
И где приют.
Вижу: мачта корабля,
И ты на палубе…
Ты в дыму поезда. .. Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе
Над ними вороны. ..
— Благословляю тебя на все
Четыре стороны!

Не целовались — целовались

Не целовались — целовались.
Не говорили — дышали.
Может быть — ты не жил на земле,
Может быть — только плащ висел на стуле.
Может быть — давно под плоским камнем
Успокоил твой нежный век.
Я был как воск
Маленькая мертвая женщина в розах.
Кладу руку на сердце — оно не бьется.
Так легко без счастья, без страданий!
— Так и пошло — как в народе называют —
В мире — любовное свидание.

цветок приколотый к груди

цветок приколотый к груди
Кто прикалывал — не помню.
Ненасытен мой голод
К печали, к страсти, к смерти.
Виолончель, скрипка
Двери и звон бокалов,
И с лязгом шпор, и с криком
Вечерние поезда,
Выстрел на охоте
И колокольчики троек —
Ты зовешь, ты зовешь
Нелюбимый мною!
Но есть и другая прелесть:
Жду первого
Поймет меня как надо —
И выстрелит в упор.

Попытка ревности

Как ты живешь с другим —
Легче, правда? — Весло удар! —
Береговая линия
Скоро ли сотрется память
Обо мне плавучий остров
(На небе — не на водах)!
Души, души! — быть вам сестрами,
Не любовницами — вы!
Как вы живете с простоем
Женщина? Без божеств?
императрица с трона
Свержение (от него сошедшее),
Как живешь — суета —
Уменьшение? Вставать — как?
С долгом бессмертной пошлости
Как дела, бедняга?
«Судороги и перебои —
Хватит! Сниму дом.»
Как ты живешь ни с кем —
Мой избранник!
Более характерный и съедобный —
Снед? Давай — не вини…
Как ты живешь с подобием —
Тебе, растоптавшему Синай!
Как ты живешь с другим
Здесь? Ребро — любовь?
Позор Поводья Зебуса
Не хлещет по лбу?
Как живешь — привет —
Может быть? Петь — как?
С чумой бессмертной совести
Как дела, бедняга?
Как вы живете с товаром
Market? Выйти — круто?
После каррарского мрамора
Как ты живешь с пылью
Гипс? (Из глыбы выточен
Бог — и совсем разбит!)
Как ты живешь с стотысячным —
Тебе, знающему Лилит!
Новинка рынка
Вы сыты? Остынь к волшебству
Как ты живешь с землей
Женщина, без шестого
Чувства?. .
Ну, за головой: счастлива?
Нет? В провале без глубин —
Как дела, милый? Это сложнее
Так же, как я с другими?

Ты, любивший меня ложно

Ты, любивший меня ложно
Правда — и правда лжи,
Ты, любивший меня — дальше
Никуда! — Снаружи!
Ты, кто любил меня дольше
Время. — Руки качаются! —
Ты меня больше не любишь
Истина в пяти словах.

Соперница, и я приду к тебе

Соперница, и я приду к тебе
Когда-нибудь, в такую ​​лунную ночь,
Когда лягушки воют в пруду
И женщины обезумели от жалости.
И, тронутый биением век
И на твоих ревнивых ресницах,
Я скажу тебе, что я не человек
А только сон, который только сон.
А я скажу: — Утешьте меня, утешьте меня,
Кто-то забивает мне гвозди в сердце!
А я тебе скажу, что ветер свежий
Что жарко — над головой — звезды…

Помни: мне все цели дороже

Помни: мне все цели дороже
Один волос с моей головы.
И иди к себе… — Ты тоже,
И ты тоже, и ты.
Разлюби меня, разлюби всех!
Берегись меня утром!
Чтобы я мог спокойно уйти
Оставайтесь на ветру.

Ты мне чужой и не чужой

Ты мне чужой и не чужой,
Родной и неродной
Мой и не мой! иду к вам
Домой — не скажу «в гости»
И не скажу «домой».
Любовь подобна печи огненной:
И все же кольцо великое,
И все же жертвенник — великий свет.
— Бог не благословил!

Я явился тебе мальчиком, быстро бегущим

Быстро бегущий мальчик
Я вам подарил.
Ты смеялся трезво
На мои злые слова:
«Шалость моя жизнь, мое имя шалость!
Смейся, кто не глуп!»
И не видать усталости
Бледные губы.
Тебя потянуло на луны
Два огромных глаза.
— Слишком розовый и молодой
Я был для тебя!
Тает легче снега
Я был как сталь.
Прыжки с мячом с разбега
Прямо на рояле
Песок мелющий под зуб или
Сталь на стекле. ..
— Ты просто не понял.
грозная стрела
Мои легкие слова и нежность
Гнев напоказ…
Каменная безысходность
Все мои уловки!

Я, ты будешь

Я. Ты будешь. Между нами пропасть.
Я пью. Вы хотите пить. Говорить бесполезно.
Нам десять лет, нам сто тысячелетий
Разъединить. — Бог мостов не строит.
Будь! — это моя заповедь. Дай — к
Пройдено, дыхание без нарушения роста.
Я. Ты будешь. Десять весен спустя
Ты скажешь: — Я! — и скажу: — однажды…

Каждый стих — дитя любви

Каждый стих — дитя любви
Нищий незаконнорожденный.
Первенец — у гона
Поклониться ветрам — уложен.
Сердце — ад и жертвенник,
Сердце — рай и позор.
Кто отец? Может король
Может король, может вор.

Мой предок был скрипач

Мой предок был скрипач,
Наездник и вор одновременно.
Это потому, что мой характер странник
А твои волосы пахнут ветром?
Не он ли, смуглый, ворует с телеги
Моя рука — абрикосы,
Виновник моей страстной судьбы,
Кудрявый и горбоносый?
Дивясь пахарю за плугом,
Коса меж губ — шиповник.
Он был плохим товарищем — лихой
И он был милым любовником!
Любительница трубки, луны и бисера,
И все молодые соседи…
Я до сих пор думаю, что — трус
Был мой желтоглазый предок.
Что, продав душу аду за копейки,
Не пошел он в полночь на кладбище.
Я тоже думаю, что нож
Он носил его за сапогом,
Тот не раз из-за угла
Он прыгал — гибкий, как кошка…
И как-то я понял
Почему он не играл на скрипке!
И ему было все равно
Как прошлогодний снег — летом!
Итак, мой предок был скрипачом.
Я стал таким поэтом.

В Раю


Я буду плакать о земном и в раю,
Я стар слова при нашей новой встрече
Я не скрываю.
Где дружно летят сонмы ангелов,
Где арфы, лилии и детский хор,
Где все спокойно, Я буду беспокоен
Ловлю твой взгляд.
Видеть небесные видения с улыбкой,
Один в кругу невинно-строгих дев,
Буду петь, земной и чужой,
Земной напев!
Память слишком давит на плечи
Придет миг — не скрою слёз. ..
Ни туда, ни туда — нигде встречи не надо,
И не для встреч, мы в раю просыпаемся!

Будь нежным, безумным и шумным

Будь нежным, безумным и шумным,
— Так хочется жить! —
Очаровательная и умная, —
Быть милой!
Нежнее всех, кто есть и был,
Не знать вины…
— О негодовании, что в могиле
Мы все равны!
Стань тем, кем никто не любит
— О, стань как лед! —
Не зная, что было
Ничего не придет
Забыть, как сердце разбилось
И снова срослось
Забыть слова и голос
И блестящие волосы.
Старинный бирюзовый браслет —
На ножке,
На этой узкой, на этой длинной
Моя рука…
Как нарисовать облако
Издалека,
За перламутровой ручкой
За руку взяли
Как ноги прыгнули
Сквозь переплетения
Забыть как близко по дороге
Пробежала тень.
Забудь, как огненно в лазури,
Как молчат дни…
— Все их шалости, все бури
И вся поэзия!
Мое свершившееся чудо
Разгони смех.
Я, вечно розовый, буду
Самой бледной из всех.
И не откроются — так надо —
— Ой, извините! —
Не на закат, не на взгляд,
Не на поля —
Мои опущенные веки.
— Не для цветка! —
Земля моя, прости навеки
На все века.
И так растают луны
И растают снега
Когда мчится этот молодой,
Прекрасный век.

Твое имя — птица в твоей руке

Твое имя — птица в твоей руке
Твое имя — лед на языке
Одно движение губ
Твое имя — пять букв.
Мяч, пойманный на лету
Серебряный колокольчик во рту
Камень, брошенный в тихий пруд
Вздохни, как тебя зовут.
В легком цоканье ночных копыт
Громко гремит твое имя.
И позовем его в наш храм
Громкий щелчок спускового крючка.
Ваше имя — о, нельзя! —
Твое имя — поцелуй в глаза
В нежном холоде неподвижных век,
Твое имя — поцелуй в снегу.
Ключ, ледяной, синий глоток.
С твоим именем — сон крепок.

Ветка бузины темной: Стихи Марины Цветаевой

Ветвь темной бузины — результат сотрудничества двух живых поэтов и одного мертвого, но полностью присутствующего. Илья Каминский родился в Одессе (бывший Советский Союз, Украина), выучил английский язык в возрасте 16 лет, когда его семья иммигрировала в Соединенные Штаты. Жан Валентайн — поэт, путешествующий между невидимыми мирами и этой планетой. Ее отношение к поэзии, как свет к воздуху. Марина Цветаева родилась в 189 г.2 в Москве. Она умерла в возрасте 48 лет в результате самоубийства, пережив глубокие страдания и потери; заполнив горы тетрадей стихами, прозой и пьесами.

«Перевод», — говорит Уиллис Барнстон в «Азбуке перевода поэзии», — это искусство между языками, и дитя, рожденное этим искусством, вечно живет между домом и чужим городом. Оказавшись за границей, в новом одеянии, сирота вспоминает или прячет старый город и предстает новым и другим». Как ни парадоксально (если не тревожно): родить сироту. Как навязчиво то, что в своем «Послесловии» Каминский пишет: «Девочкой [Цветаевой] она мечтала быть усыновленной чертом на московских улицах, быть чертовой сиротой». Она путешествовала и жила в Европе, свободно говорила на нескольких языках и переводила стихи, в том числе свои собственные (на французский язык) 9.0003

«Читать стихи в переводе — все равно, что целоваться сквозь вуаль», — писал еврейский поэт Хаим Нахман Бялик, живший (как и Камински) в Одессе. Но когда поэт переводит, разве она не любит стихотворение? Она ласкает, проникает. Вкусы и запахи. Возможно, занимаясь любовью с собственным мужем, ее мысли увлеклись своей навязчивой идеей — стихотворением. Она страдает от своего идиосинкразического чувства верности. Поэт-переводчик увлечен своим безответным возлюбленным, стихотворением. Ему суждено раскрыть секреты на другом языке. Оба поэта уступают, сливаются.

В стихотворении «Я счастлив жить просто» Валентин и Цваэтаева духовно слиты. Для тех, кто знает и любит Жан Валентайн и ее работу, это приносит радость:

Я счастлив жить просто
как часы или календарь.
Или женщина, худая,
потерянная — как всякое существо. Знать

дух мой возлюбленный. Прибыть на землю — стремителен
, как луч света, или взгляд.
Жить так, как я пишу: щадить — так
Бог просит меня — а друзья нет.

Каминский объясняет, почему он и Валентин называют свой проект «чтением» в своем «Послесловии»:

На самом деле мы с Джин Валентайн не утверждаем, что мы ее переводили. Переводить — значит жить. Значение слова экстаз — стоять вне своего тела. Этого мы не утверждаем. (Мы бы хотели, чтобы мы когда-нибудь смогли.) Джин Валентайн и я утверждаем, что мы два поэта, которые влюбились в третью и провели два года, читая ее вместе… Эти стихи — фрагменты, заметки на полях. «Сотрите все, что вы написали, — говорит Мандельштам, — но оставьте записи на полях».

Что случилось, когда эти гениальные поэты «читали» Цветаеву? Они приходили к ней во сне? Я представляю многочисленные ночные перелеты, много стаканов чая. Делая то, что у них получается лучше всего, они варили, обтачивали, пряли, придумывали и вырезали стихи с музыкой, внутренней рифмой, новыми сложными словами («темное золото» и «чудесные силы»), искусно расставляли тире в стиле Дикинсона и многое другое.

«Новогоднее письмо» — это радостная и задорная (даже смешная) элегия Райнеру Марии Рильке с кучей вопросительных и восклицательных знаков. Две строфы:

С новой землей, Райнер, город, Райнер!
Счастливый самый дальний плащ из всех увиденных—
Счастливый новый глаз, Райнер, ухо, ухо, Райнер!

Небо похоже на заснеженный амфитеатр?
Правда ли то, что я знал, что Бог — это растущий баобаб? А Бог не
потерял? Другой Бог над ним? А над ним, дальше
вверх, еще один?

«Из «Стихотворений для Блока», потрясающе точное образное стихотворение, глубоко врезающееся в память. (первая строфа):

Твое имя — птица в моей руке,
льдинка на языке.
Быстрое раскрытие губ.

Ваше имя — четыре буквы.
Мяч, пойманный в полете,
Серебряный колокольчик во рту.

«Попытка ревности» («Как твоя жизнь с обычной/женщиной?») остроумна, остроумна и поразительно современна. И в высшей степени занимательно! Вот две строфы:

Как жизнь у туриста
на земле? Ее ребро (ты ее любишь?)
—по душе?

Это жизнь? Вы кашляете?
Вы напеваете, чтобы заглушить мышей в голове?

«Откуда такая нежность?» это сладкая, трогательная песня. Вопрос повторяется в каждом из четырех четверостиший с прекрасными эмоциональными сдвигами.

Но я никогда не слышал таких слов
В ночи
(откуда такая нежность?)
с головой на твоей груди, отдохни.

Многие внесли свой вклад в этот том, в том числе выдающиеся деятели, вызванные из русского прошлого. В этот ветреный январский день я вижу, как они все сгрудились вокруг Марины Цветаевой, источника творческой энергии и огня. В порядке появления (кроме Валентина и Каминского): В.С. Мервин (похвала), Стефани Сандлер (вступление), Анна Ахматова (эпиграфом служит ее стихотворение «Нас четверо») и ее переводчики Стэнли Куниц и Макс Хейворд. В задней обложке этого визуально великолепного, прекрасно оформленного тома находится компакт-диск. Стихи Цветаевой, блестяще и смело прочитанные на русском языке поэтами Паулиной Барсковой и Вальжиной Морт, добавляют мощное измерение проекту голосом, перформансом, предлагая прямое, аутентичное переживание звуков и языка, незнакомых не говорящим по-русски. Лингвопоэтический цикл завершается в течение Ветка темной бузины .

Присутствуют четыре великих русских поэта. Вы можете услышать, как они дышат. Здесь Мандельштам и Пастернак, греют руки у огня. Вызываются другие, проступающие сквозь туман: Рильке и русский поэт Александр Блок в одном из цветаевских циклов стихов к нему. Название книги происходит от строк стихотворения Ахматовой:

– О, смотри! – эта свежая ветка бузины
Как письмо от Марины по почте.

Такое ощущение, что Валентин и Каминский вселились в поэзию Цветаевой, если не в ее душу. «Чтение» преображает, поскольку стихи поглощаются читателем разными способами. Действительно, эта книга — дань уважения. Валентин и Каминский с нежностью и душевной цельностью создали цветевоцентрический мир в великолепных стихах и обрывках прозы. Сквозь пелену целую тебя, Марина Цветаева.


Эллен Миллер-Мак имеет степень магистра поэзии Университета Дрю. Ее работы были опубликованы или будут опубликованы в журналах 5 AM, Valparaiso Poetry Review, Rattle, Verse Wisconsin и Bookslut. Она является соавтором комикса «Реальная стоимость тюрем» (PM Press) и работает практикующей медсестрой / поставщиком первичной медико-санитарной помощи в общественном медицинском центре в Спрингфилде, штат Массачусетс. Еще от этого автора →

Теги: Книги, Эллен Миллер-мак, Мария Цветаева, поэзия, Рецензии

Рубрики: Особенности и обзоры, Поэзия, Обзоры

Являясь филиалом книжного магазина, The Rumpus получает процент от соответствующих покупок. Этот доход помогает нам поддерживать жизнь журнала.

Марина Цветаева | The Book Haven

Главная » Марина Цветаева

Суббота, 7 ноября 2020 г.

Коссман в Музее Цветаевой в Москве.

Двадцать лет назад критик Гарольд Блум написал молодой поэтессе Нине Коссман , чтобы сообщить ей, что в ее «чрезвычайно красноречивых» переводах поэтессы Марины Цветаевой удается «уловить роковое великолепие великолепно одаренного поэта». В.С. Мервин писал, что это «прямые, сильные, слышимые переводы», добавляя: «Я слышу голос Цветаевой, больше и в новой тональности, что проясняет в ее стихах то, о чем я раньше только догадывался».

Ее последняя коллекция, Other Shepherds, был опубликован ранее в этом году издательством Poets & Traitors Press. В сборнике Коссман около сотни стихотворений, половина из которых написана Цветаевой, а другая — ее знакомой-москвичи-переводчицы. Коссман соединяет их «не в соперничестве, а со смирением», превращая это удвоение в новый вид разговора. Как она пишет в предисловии: «Цель не в том, чтобы подражать ей, а в том, чтобы создать диалог между ее стихотворением и моим, резонанс, возможный не только между двумя поэтами, но и между двумя эпохами. Моя цель не в том, чтобы стремиться к ее высотам, которые несоизмеримы, так как они принадлежат ей и ничьим другим, а в том, чтобы приблизиться к ней и заговорить».

О названии она пишет: « Другие пастухи происходит от моего перевода стихотворения Цветаевой, которое заканчивается словами: «Есть остров — слава богу!— / Где мне не нужен бубен, / Где черная шерсть / Висит на каждом заборе. Да / — Есть на свете черные стада, / Другие пастухи». (1920)».

«Хотя главный герой стихотворения обращается к возлюбленной, последнюю строчку я немного вырвала из любовного контекста и употребила в более широком смысле, в каком-то социальном, вернее, экзистенциальном смысле», — поясняет она. «Я не думаю, что я согрешил против поэтессы, посмотрев так на ее стихотворение; на самом деле, я думаю, что стихотворение вполне поддается такому толкованию, особенно если мы посмотрим на окончание предпоследней строфы. «В твоем стаде не было / Овцы чернее меня», что резонирует далеко за пределами личного контекста отвергнутой женщины, разговаривающей со своим возлюбленным».

«Паршивая овца», точно.

Нина Коссман родилась в «той самой коммунистической антиутопии, которая за несколько десятилетий до моего рождения привела Марину Цветаеву к самоубийству через повешение». Она пишет, что это было место, где «быть другим», неудобное чувство в любом обществе в любое время, приводило к гораздо большему, чем обычный социальный остракизм; где товарищи четко разделились на «белых овец» и «черных овец», и где паршивая овца кончила не очень хорошо».

«Поскольку я ребенком уехал из Советского Союза, мой опыт «черной овцы» был несколько ограничен, но я хорошо знал опыт моих родителей, особенно моей матери — еврейки, дочери «врага народа», студента-генетика в эпоху Лысенко (официального советского биолога, отвергавшего генетику), и, таким образом, трижды аутсайдера в обществе, которое не терпело аутсайдеров», — поясняет она.

«У названия есть и другое значение. Пожив в двух так называемых «сверхдержавах», т. е. проведя детство в Советском Союзе, где ограничивались личные свободы, а юность и взрослость — в «чем-то противоположном» (моя манера называть США в подростковом возрасте ) с его, казалось бы, неограниченными личными свободами, мне не хватало и того, и другого. Быть «белой вороной» в Советском Союзе было не только психологически болезненно. Это подталкивало вас к краю самой настоящей пропасти, поскольку угроза физического истребления была реальной. В США быть паршивой овцой в стаде, в обществе, где принимают чужаков, приносит только психологическую боль. И вот между этими двумя колеблется иммигрант из бывшего СССР. Это два очень разных вида «черной овцы», одно твердое ядро, а другое мягкое. Сознание паршивой овцы продолжается в так называемом свободном мире, ослабленное, без сопутствующего страха физического истребления».

Справляются ли ее стихи со стихами? Примеры пар смотрите ниже:

 

Теги: Гарольд Блум, Марина Цветаева, Нина Коссман, В.С. Мервин
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи Улавливают ли новые переводы Цветаевой Нины Коссман ее «мрачное великолепие» отключены? Посмотрите, что вы думаете.

Пятница, 22 декабря 2017 г.

Начало на высоте C: Марина Цветаева в 1914 году.

Слишком мало американцев знают творчество московского поэта Марина Цветаева (1892-1941) — отчасти, думаю, из-за переводов. Как ее перевести? Там, где заканчиваются другие стихи, начинаются ее. И ее стихи обычно начинаются «в крайнем правом — то есть самом верхнем — конце октавы, на высокой ноте до».

Это слова ее поклонника, поэта Иосифа Бродского , который писал: «Цветаева — поэт крайностей только в том смысле, что «крайность» для нее не столько конец известного мира, сколько начало непознаваемого».

Он продолжает: «Цветаева — чрезвычайно откровенный поэт, пожалуй, самый откровенный в истории русской поэзии. Она не делает секрета ни из чего, меньше всего из своих эстетических и философских кредо, которые разбросаны по ее стихам и прозе с частотой местоимения первого лица единственного числа».

Итак, вот несколько из тех афоризмов, которые были собраны из ее дневников и записных книжек примерно с 1917 по 1922 год в Paris Review :

Я должен пить тебя из кружки, но я пью тебя каплями, от которых кашляю.

Вы не хотите, чтобы люди знали, что вы любите определенного человека? Затем скажите: «Я его обожаю!» Но некоторые люди знают, что это значит.

Родство по крови грубо и крепко, родство по выбору — прекрасно. А то, что нормально, может порваться.

Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.

А вот это особенно интригует:

Сердце: это музыкальный, а не физический орган.

Вот! Какая я была гадкая! В этом посте я израсходовал шесть из десяти «эстетических и философских кредо». Остальное можно найти в Paris Review здесь .

Метки: «иосиф бродский», Марина Цветаева
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи «Я должен пить тебя из кружки, но я пью тебя каплями, от которых кашляю» отключены.

Воскресенье, 22 марта 2015 г.

Каждый школьник в Мексике знает ее стихи.

Одним из положительных отзывов в моей долгой карьере было написание статей для Los Angeles Times Book Review , когда Стив Вассерман был его редактором (я писал о нем до здесь и здесь и здесь и здесь . ) В то время это был лучший книжный обзор в стране — тот, который неизменно предлагал наибольшее количество статей «обязательно к прочтению» каждую неделю. Вот одна из вещей, которые сделали его потрясающим, по словам самого Стива:

В 1997 году издательство Penguin объявило, что опубликует сборник избранных произведений Сор Хуаны Инес де ла Крус . Много лет назад Карлос Фуэнтес рассказал мне об этой замечательной мексиканской монахине и поэте XVII века. Я никогда не слышал о ней. И я был не один. Большая часть ее работ еще не была переведена на английский язык, даже через 300 лет после ее смерти. Это был, по словам Фуэнтеса, скандал, как будто Шекспира еще нужно было перевести на испанский язык. Вся испанская литература была в долгу перед ее гением. Таким образом, я решил, что антология ее сочинений, только что переведенная превосходным Margaret Sayers Peden , опубликованный с разрешения Penguin Classics, следует рассматривать как новость. В конце концов, около четверти читателей Los Angeles Times имели латиноамериканские корни.

Я попросил Октавио Паза , величайшего из ныне живущих поэта и критика Мексики, написать длинное эссе о Сор Хуане. Когда он согласился, я почувствовал, что получил что-то стоящее того, чтобы сыграть на первой полосе «Книжного обозрения». Но когда я показал начальству цветопробу обложки, меня встретило непонимание. Сор Хуана кто? Монахиня, которая умерла почти полтысячи лет назад? Неужели я совсем потерял рассудок? Неужели нельзя было найти что-нибудь от кого-нибудь из живых, может, более известного нашим многочисленным подписчикам, скажем, последний триллер от Джеймс Паттерсон ?

Удрученный, я побрел в столовую газеты, чтобы поразмыслить над мудростью своего решения. Когда Альберто Гонсалес , давний официант газеты мексикано-американского происхождения, появился, чтобы принять мой заказ, увидев доказательство передо мной, он громко выдохнул и воскликнул: «Сор Хуана!» — Ты слышал о ней? Я попросил. — Конечно, — сказал он. «Каждый школьник в Мексике знает ее стихи. Я до сих пор помню, как мои родители брали меня мальчиком в ее монастырь, ныне музей. Многие ее стихи я знаю наизусть». В этот момент на сладкозвучном испанском он начал декламировать несколько стихов. Вот и мои надсмотрщики, подумал я; Я собираюсь довериться Альберто в этом вопросе.

После того, как в воскресном выпуске появилась песня Паз, многие хвалили Book Review за признание, наконец, культурного наследия значительной части читателей газеты. Их ответ показал, по крайней мере мне, что лучший способ связаться с читателями — это сообщить им новости, которые остаются новостями. В конце концов, это почти не имело значения. Летом 2009 года, через четыре года после моего ухода, компания Tribune, купившая Times более чем за 8 миллиардов долларов, закрыла Review. Персонал был в основном уволен.

Что ж, это лишь одна из многих причин, по которым я любил покойный, оплакиваемый L.A. Times Book Review . Стив также имел смелость опубликовать мою статью о Ирме Кудровой замечательную работу о Марине Цветаевой , Смерть поэта, которая еще не была опубликована на английском языке (моя давняя статья здесь ). В результате интереса книга была опубликована издательством Overlook Press. Кудрова, одна из тех пожизненных преданных, которых привлекает каждый русский поэт любого масштаба, имела доступ к протоколам допросов в Лубянской тюрьме в течение короткого периода, когда они были доступны общественности в допутинской России, что делает ее записи еще более важными.

Вышеприведенный отрывок взят из эссе Стива «В защиту трудностей», опубликованного в The American Conservative, заметном отходе от этого стойкого левого писателя, который регулярно вносит свой вклад в Truthdig – Я приветствую его попытку бороться наша нынешняя идеологическая сегрегация; пора людям снова научиться разговаривать друг с другом, особенно по вопросам, которые должны касаться всех нас. Хотя он описал красноречивый случай из своей газеты L.A. Times дней, предметом его статьи является не самореклама (это я могу сделать за него), а скорее исчезновение серьезной критики в нашей культуре: «идеал серьезного наслаждения тем, что не сразу понимается, редко встречается в американской жизни». . Он находится в постоянной осаде. Это объект насмешек как слева, так и справа. Удовольствия от критического мышления не следует рассматривать как прерогативу элиты. Они являются неотъемлемым правом каждого гражданина. Ибо такие удовольствия лежат в основе грамотности, без которой притупляется сама демократия. Нам больше, чем когда-либо, нужна защита эроса трудностей». (кашель, кашель, Джеффри Хилл, кашель, кашель.)

Проповедуй, Стив.

Знаю, знаю… разве старики не всегда ворчат о временах? Да и нет. Бывают периоды, когда это , а не , и все это знают — я думаю, что люди склонны знать, когда живут в золотом веке. В любом случае, разве аргумент не должен оцениваться по существу, а не по тому, говорили ли его раньше другие? Доказательством на первый взгляд является исчезновение раздела рецензий на книгу, который он когда-то редактировал. Стив получает поддержку от таких критиков, как Евгений Морозов и Джарон Ланье , которые беспокоились, что «какие бы преимущества ни получили потребители и культура в целом от появления таких гигантов, как Amazon, не только устарели проверенные методы культурного производства и распространения, но и мы находились под угрозой быть зачисленными, нравится нам это или нет, в чрезвычайно быстрой и визуально яростной культуре, которая, как показали многочисленные исследования, делает серьезное чтение и культурную критику все более неуместными, выхолащивая привычки внимания, необходимые для поглощения длинных форм. повествование и устойчивый аргумент». Как Леон Визельтье из недавно разгромленного New Republic, написал: «Писать — это не говорить на машинке». Я думаю, как справедливо отмечает Стив, «культура, наполненная плавным и привычным потреблением, порождает у людей ригидные умственные привычки и нелепые представления».

Я часто бунтовал против редакторов, которые настойчиво пытались вырезать из моего экземпляра экзотические слова и фразы в пользу заезженных, заезженных и даже избитых — так считает Стив, который сейчас является главным редактором Йельского университета. Университетское издательство держит меня в кармане с этим: «Иногда кажется, что мир разделен на два класса: один очень большой класс отвергает трудности, а другой, гораздо меньший, наслаждается ими. Есть читатели, которые, встречая незнакомое слово, вместо того, чтобы тянуться к словарю, расценивают его как знак пренебрежения или претенциозности автора, сознательного отказа говорить на языке, понятном обычным людям. Другие, встречая то же слово, с радостью хватаются за него как за возможность узнать что-то новое, расширить свой кругозор. Они с нетерпением ищут литературу, которая переворачивает представления, бросает вызов предрассудкам, выворачивает их наизнанку и заставляет смотреть на мир другими глазами. Вторая группа — вымирающий вид… Осуществление культурного авторитета и художественной, литературной или эстетической дискриминации рассматривается как свидетельство снобизма, прав и привилегий, господствующих над обычными людьми».

Он также описывает реакцию Теодора Адорно на получение от своего хорошего друга Гершома Шолома перевода книги Зоар. (Я писал о нынешних попытках перевести этот сложный и эзотерический шедевр на английский язык здесь .) Адорно писал, что случайный читатель увидит только общую схему, «которая действительно раскрывается только ценой пожизненного обязательства — ничего». меньше.»

«Цена пожизненного обязательства». Не меньше. Мне нравится, что. Читать полностью здесь . А тем временем я думаю, что поищу того «Пингвина» в мягкой обложке на Сор-Хуане.

Метки: Альберто Гонсалес, Карлос Фуэнтес, Гершом Шолом, Ирма Кудрова, Маргарет Сайерс Педен, Марина Цветаева, Октавио Пас, Сор Хуана Инес де ла Крус, Стив Вассерман, Теодор Адорно
Posted in Uncategorized | 2 комментария »

Суббота, 2 февраля 2013 г.

Никаких принципов, одни нервы.

Несколько дней назад все социальные сети были в восторге от недавно опубликованного 1987 интервью с Иосиф Бродский . Статья открывалась комментарием о его уходе из Американской академии и Института искусств и литературы в 1972 году в знак протеста против принятия организацией советского поэта Евгения Евтушенко в качестве почетного члена. Хммм???

Нет ! Что-то пошло не так. Советский поэт, уже переживший допросы и аресты КГБ, знаменитый суд и долгий период остывания на Крайнем Севере, не собирался вступать в элитные американские литературные организации — не в 1972. Его уход из организации был на самом деле в 1987 году. Я написал комментарий. Я получил ответ по электронной почте от осажденного блогера и журналиста, Marcia DeSanctis . Она очень опытный и знающий репортер обо всем, что связано с Россией, и потерпела унизительную описку, поправляя фразу. Ну, кто из нас, блоггеров, не мог признаться в одном или двух из них? На самом деле, я утешил ее рассказом о моей собственной чудовищной оплошности, которая произошла таким же образом, которую я приберегу для другого раза. Если  Ричард Калузински обошел меня первым.

Тоже поэт?

Но в результате я внимательно изучил онлайн-произведение Марсии — и был впечатлен.

В последующие дни бывшая журналистка новостей ABC поделилась стенограммами и письмами от Владимира Войновича и Юза Алешковского от лета 1987 года в Tin House. Все три интервью были включены в статью, которую она написала для The Christian Science Monitor.

Вот тот, что с J.B., и в нем есть неплохие вещи:

MD:  Тогда кого вы считаете самыми значительными русскоязычными писателями?

JB:   «Бесы» by Достоевский до сих пор остается лучшим и наиболее точным образцом русской психики в литературе. Платонов — один из величайших русских поэтов, совершенно неповторимый. И Цветаева . Это огромные и значительные писатели. Для россиян Цветаева может быть самой важной из всех. Вообще тенор русской литературы — утешение — оправдание экзистенциального порядка на высшем плане созерцания. Оправдание русской нации. Цветаева — отход от этого — ее голос этого не предлагает. Она была писателем, который рассматривал реальность как неоправданную — в некотором смысле контролируемую произвольной силой — философию дискомфорта в негативном человеческом потенциале. Ее дух и дух ее письма совершенно неортодоксальный, кальвинистский, доставляет вам дискомфорт. Что отличает писателя, так это духовная информация, которую он предлагает. Набоков этого не предлагает. При всей своей элегантности и точности он успокаивающий автор, но Цветаева значительнее.

Кто знал, что автор Котлован тоже был поэтом, не говоря уже о великом? Я этого не сделал. Либо Бродский оговорился и хотел сказать прозу, либо кому-то лучше заняться переводами.

MD:  Насколько для вас важно, печатаетесь ли вы в СССР или нет?

Реальность неоправданна.

ДБ:  У меня нет принципов, у меня одни нервы. Меня никогда особо не заботило, что происходит с моей работой. Мне повезло, что люди в России интересовались мной, хотя меня еще не публиковали. Мне наплевать, публикуюсь я там или нет. Я знаю, что однажды я умру и меня опубликуют.

Я пишу маленькие стихи, когда захочу. С годами это стало моей профессией. То, что начиналось как отклонение, стало моим занятием, а оттуда пришли дисциплина и рутина. Я больше доверяю инерции, чем творческому порыву. Стравинский сказал: «Я делаю это для себя и своего вероятного альтер-эго». Я думаю, что каждая писательская карьера начинается с личного стремления к самосовершенствованию. Добиться какой-то святости, сделать себя лучше, чем ты есть. Вы быстро заметите, что перо действует более эффективно, чем душа. Больший успех в качестве писателя означает, в некоторой степени, потерю души. Вы попадаете на встречный курс и уходите от своей первоначальной цели. Это приводит к ужасному личному кризису. Возьми Гоголь , бросивший в камин рукопись Мертвых душ . Чтобы максимально сблизить работу с душой, требуется необыкновенное усилие. Сегодня это ничем не отличается от того, когда мне было 24 года.

MD:  Вы довольно хорошо говорите по-английски, но пишете по-русски. Для писателя проблематично быть изгнанным с родного языка?

JB:   Единственная проблема с русским письмом в том, что важно слышать речь в трамвае. Эти вещи настраивают вас на поиск слов в вашем кишечнике. В другом месте вы обязательно станете своеобразным, герметичным, самодостаточным. Вы черпаете гордость из-за того, что полагаетесь на себя. Вы становитесь автономной системой, космическим кораблем, и это зависит от того, насколько сильны ваши батареи. Но в конечном счете, вы так или иначе являетесь автономным существом. Чем меньше вы обманываете себя, тем лучше. В противном случае получается трагическое мировоззрение.

Метки: «Иосиф Бродский», Андрей Платонов, Марсия ДеСанкти, Марина Цветаева
Рубрика: Без рубрики | 23 комментария »

Среда, 16 января 2013 г.

В 1974…

« Джордж Л. Клайн — это человек, о котором вы, вероятно, никогда не слышали, если только не интересуетесь русской философией», — пишет Майкл. Макинтайр в «Extravagant Creation».

Ну, это не совсем так. Те из нас, кто знает русскую поэзию, знают его переводы Иосиф Бродский , а может быть и Борис Пастернак, Марина Цветаева и другие. Эрик Фогелин ученый Пол Карингелла предупредил меня о публикации Макинтайра в 2010 году, посвященной моему другу и корреспонденту из Брин-Мора: В своей области вы делаете это с помощью письма, которое одновременно научно и доступно, что не требует десяти страниц, чтобы объяснить то, что требует только одной страницы. Монографии Клайна немногочисленны — кажется, он предпочитает писать статьи и главы в книгах — и относительно кратки по объему.

В академическом мире перепроизводства по принципу «опубликуй или умри» это выглядит как всплеск здравомыслия. Макинтайр знаком с той стороной моего друга-ученого, которую я упустил из виду, например, с его книгой 1968 года « Религиозная и антирелигиозная мысль в России » (University of Chicago Press). К моему стыду, я не знал, что Джордж написал такую ​​книгу, но я сразу же загладил свою вину, заказав ее за 5,60 долларов на Abebooks .

«Комната ужасов»?

История, которую описывает Джордж, увлекательна:

Некоторые бывшие церкви, в частности бывший Казанский собор в Ленинграде, были превращены в антирелигиозные музеи, в которых были выставлены «комнаты ужасов», наглядно изображающие пытки, использовавшиеся во времена испанской инквизиции. Только в 1960 г. антирелигиозный музей в Ленинграде посетило полмиллиона человек; многие группы детей были отправлены туда их школами, и музейные сотрудники устроили им экскурсии, которые предоставили им обширные антирелигиозные комментарии. Религиозное обучение детей проводилось только в частных домах группами по три человека или меньше. С 1962, детей можно было крестить только в том случае, если об этом ходатайствовали оба родителя и оба родителя представили справку с работы или места жительства (выдающие эти справки должны были сделать все возможное, чтобы отговорить «заблудших» родителей) .

Судя по сообщениям некоторых из моих наиболее яростных антирелигиозных друзей на Facebook, можно подумать, что «комнату ужасов» давно пора возродить. Во всяком случае, можно было понять, почему «Элегия 90 011 Джону Донну» Иосифа Бродского » был таким нокаутирующим ударом в СССР, и почему Джордж был так сметен им, как объяснила вчера «Книжная гавань». Возьмем, к примеру, заключительные строки стихотворения:

Одежда человека зияет дырами. Его можно порвать,
… И только далекое небо,
во мраке, целительную иглу домой приносит.
Спи, Джон Донн, спи. Спи спокойно, не тревожь душу свою. Что касается твоего пальто, то оно порвалось; все обмякло
он висит. Но смотри, там из облаков засияет
та Звезда, благодаря которой ваш мир существует до сих пор.

За эти годы я получил огромную пользу от неустанной щедрости, научной точности и замечательного опыта Джорджа. Так и другие. Из книги «Джордж Л. Клайн: признание», включенной в книгу 1994 года « Русская мысль после коммунизма: восстановление философского наследия» (под редакцией Джеймса П. Скэнлана):

Не менее важной, чем формальное преподавание Клайна, является неформальная помощь, которую он оказывает множеству студентов и коллег в этой области не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Любой, кто обращался за советом или помощью к Джорджу Клайну по какому-либо вопросу, относящемуся к русской философии, прекрасно знает о его замечательной готовности поделиться информацией из своего огромного багажа знаний, просмотреть перевод, просмотреть статью или прокомментировать исследовательский проект — все с самым тщательным и терпеливым вниманием, самыми высокими научными стандартами и самым гуманным вниманием к нуждам и интересам других.

Приятно открывать для себя таких людей, как Джордж Л. Клайн!

Не могу не согласиться.

Метки: «Иосиф Бродский», Борис Пастернак, Джордж Клайн, Марина Цветаева, Майкл Макинтайр
Рубрика: Без рубрики | Комментарии к записи Джордж Клайн: ученый, переводчик и летописец советских жупелов отключены. Джордж Клайн  что он думал о малоизвестном молодом поэте Иосифе Бродском . Джордж ответил, что мало насмотрелся на его работы, только на отрывки стихов тут и там в переводе. Затем коллега вытащил самиздатовскую «Элегию на Джона Донна » из-за большой стопки бумаг на своем столе. Стихотворение, написанное, когда ленинградскому поэту было 23 года, не было похоже ни на что другое, вышедшее из России.

Соседи по комнате.

По крайней мере, это история, которую Джордж рассказал мне в недавнем разговоре. Джордж, конечно, продолжал играть центральную роль в жизни поэта, а он в его. Он перевел стихотворения, которые сделали будущему лауреату Нобелевской премии репутацию на Западе с «Пингвином 9».0005 Выбрано .

Сегодня я думал о его анекдоте. Затем я наткнулся на эту статью на сайте Радио Свободная Европа/Радио Свобода. Я сохранил ссылку в своих электронных закладках для будущих чтений, но потом больше к ней не возвращался. Как я его пропустил, наверное, на пару лет? Увлекательное интервью 1981 года с Игорем Померанцевым пострадало от нескольких уровней пренебрежения – мой самый последний. Радиоинтервью вышло в эфир совсем недавно, потому что Померанцев еще не научился радостям звукорежиссуры.

Вот несколько выдержек:

Игорь Померанцев: Ваша поэма «Великая элегия Джону Донну» начала ходить в самиздате в Советском Союзе в середине 1960-х годов. В то время Донн был практически неизвестен в Советском Союзе. Как вы его обнаружили?

Иосиф Бродский : Я наткнулся на него так же, как и большинство людей: в эпиграфе к роману [ Хемингуэй ] По ком звонит колокол . [Эпиграф взят из книги Донна «Посвящения при чрезвычайных обстоятельствах» — ред.]. По какой-то причине мне показалось, что это стихотворная строка, и я попытался найти перевод Донна. Это было бесполезно. Только потом я догадался, что это был отрывок из проповеди. В каком-то смысле Донн начинался для меня так же, как и для своих английских современников. В свое время он был гораздо более известен как проповедник, чем как поэт.

Самым интересным аспектом было то, как я получил его книгу. Я просмотрел антологии. В 1964 году мне дали пять лет [приговор за тунеядство], арестовали и сослали в Архангельскую область [за полярным кругом — КН], а ко дню рождения Лидия Корнеевна Чуковская прислала мне, вероятно, из библиотеки отца, « Современная библиотека» издание Donne. Это было, когда я впервые прочитал все стихи Донна, прочитал их серьезно. …  Я написал ее, кажется, в 62-м году, когда о Донне знал на удивление мало — другими словами, практически ничего, кроме нескольких отрывков из его проповедей и стихов, которые я нашел в антологиях. Главным обстоятельством, побудившим меня взяться за эту поэму, была возможность, как мне казалось, существовавшая в тот период, возможность центробежного движения стихотворения… ну, не столько центробежного… как камень, падающий в пруд… постепенная рябь наружу… прием больше из кинематографии, да, когда камера отдаляется от центра.

Итак, отвечая на ваш вопрос, я бы сказал, что это был скорее образ поэта. Не столько образ даже, сколько образ тела в пространстве. Донн англичанин, он живет на острове. И, начиная с его спальни, перспектива неуклонно расширяется. Сначала комната, потом район, потом Лондон, весь остров, море, потом его место в мире. В то время это меня не столько, я бы сказал, интересовало, сколько захватило в тот момент, когда я ее сочинял.

Померанцев: Мой следующий вопрос больше к Вам как к переводчику, чем к поэту. Вы перевели несколько стихотворений Донна. Говорят, переводчик всегда конкурирует с автором, которого переводит. Что вы чувствовали, переводя Донна — как конкурент, союзник, ученик или коллега?

Бродский : Ну уж точно не как конкурент. Конкуренция с Донном совершенно невозможна благодаря поэтическим качествам Донна. Он одна из величайших фигур мировой литературы… Переводчик, просто переводчик, а не союзник… Может быть, даже больше союзник, поскольку переводчик всегда в какой-то мере союзник. Ученик, да, потому что я очень многому научился, переводя его.

Дело в том, что русская поэзия чрезвычайно строфична; то есть он действует через необычайно простые строфические единицы — четырехстрочные строфы. В то время как в стихах Донна я столкнулся с гораздо более интересной и захватывающей структурой. Он создает необычайно сложные строфические конструкции. Я нашел его очень интересным и очень поучительным. Так что, сознательно или бессознательно, я стал делать то же самое, но не как конкурент, а как ученик. Это был, наверное, главный урок. И опять же, когда вы читаете или переводите Донна, вы учитесь на его взглядах на вещи. Что мне очень понравилось в Донне, так это перевод небесного в земное – то есть перевод вечного в преходящее… Это слишком долго?

Померанцев:

Бродский: Это довольно интересно, потому что об этом очень много можно сказать. На самом деле, это как Цветаева сказала: «Голос небесной правды против правды земной». Только не столько «против», сколько перевода небесной истины на язык земной истины, т. е. вечных явлений на преходящий язык. И в результате выигрывают оба. Это просто приближение… как бы это сказать… выражение серафического порядка. Как только о нем говорят, серафический порядок становится более реальным. И это прекрасное взаимодействие и есть суть, хлеб поэзии. …

 И для него не существовало такого понятия, как антагонизм. Я имею в виду, что антагонизм для него существовал как выражение антагонизма вообще, в мире, в природе, а не как специфический антагонизм… О нем можно много говорить. Как поэт, он был довольно неровным стилистически. Кольридж сказал о нем нечто замечательное. Он говорил, что, когда читаешь последователей Донна, поэтов века спустя, Драйдена, Поупа и так далее, все сводится к счету слогов и стоп, а при чтении Донна измеряешь не количество слогов, а время. Именно это и делал Донн в своих стихах. Это похоже на то, как Мандельштам тянет цезуру, да, задерживая мгновение, останавливаясь… на чем-то, что кажется поэту прекрасным по тем или иным причинам. Или наоборот, как в его Воронежские тетради , там и неровности, и прыжки, и укороченные ноги, укороченный метр, лихорадочная поспешность – чтобы ускорить или устранить мгновение, которое кажется страшным. …

Померанцев: А ведь поэты 20-х и 30-х годов, как Элиот, сумели увидеть в Донне…

Бродский : Да?

Померанцев: … дух своего времени.

Бродский : Конечно. Потому что Донн с поднятыми им темами, с его неуверенностью, с раздробленностью или раздвоенностью его сознания, безусловно, поэт нашего времени. Проблемы, которые он поднимает, касаются человечества в целом, и особенно человека, живущего во времена избытка информации, населения…

Прочесть остальные здесь .

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *