Мой милый что тебе я сделала цветаева текст: Вчера ещё в глаза глядел — Цветаева. Полный текст стихотворения — Вчера ещё в глаза глядел

Выживание по степеням

Большой каштан в саду

Один взгляд на дом говорит мне, что мне не стоило приходить. Я должен был остаться в своей гостинице или отправиться в Версаль, который обожала Марина Цветаева. В доме невероятно светло даже в тусклом вечернем свете середины августа. Большой мусорный бак, зеленый с желтой крышкой, примостившийся на обочине, не может испортить вид; сразу за ним, в нескольких шагах справа от красновато-коричневой деревянной двери стоит мотоцикл. Эти двое делают дом более уютным. Кирпичный дом окрашен в серо-белый цвет. С левой стороны дома грубые кирпичи намеренно оставлены неоштукатуренными, как бы подтверждая, что это старый, но отремонтированный дом. Перехожу в заднюю часть дома, где небольшой задний двор огорожен кирпичной стеной. В стене квартиры на втором этаже три больших окна. Рядом с самым дальним вживлена ​​спутниковая тарелка. На мгновение я позволил себе поверить, что именно у этого окна Марина поставила свой письменный стол, когда жила здесь в XIX веке.30 с.

Я ошибаюсь, потому что, по словам Анны Саакянц, биографа Марины, в ее кабинете было два окна. Впервые в жизни у нее была приличная комната для работы. Из окна рядом с письменным столом она смотрела на большой каштан на заднем дворе. Хотя Саакянц говорит, что в конце 1990-х дерево еще стояло, я не могу его найти. Я ищу его, когда иду вдоль стены заднего двора, увитой плющом и диким виноградом.

Белые жалюзи на одном из окон опущены, а другое окно полуоткрыто; на подоконнике стоит одинокий цветочный горшок. Я возвращаюсь к передней части дома. В сентябре 2010 года на стене была установлена ​​мемориальная доска. Она отмечает присутствие Марины в доме. Он содержит французский перевод восьми строк ее стихотворения «Дом» (Дом). Перевод приписывают русскоязычной французской поэтессе Веронике Лосски. Я шепчу слова на своем ужасном французском, а затем достаю из сумки 1965 Советское издание избранных произведений Марины. На странице 315 я нахожу все стихотворение. Я читаю стихотворение еще раз по-русски и понимаю, что не могу читать его так, как читала его моя подруга Наташа много лет назад.

Тяжелая деревянная дверь дома закрыта. Я стучу несколько раз и затем перехожу на другую сторону улицы. Там, сидя у стены дома, я начинаю строчить и зарисовывать в блокноте, ожидая и надеясь, что дверь дома может вдруг открыться. Может быть, тогда я смогу заглянуть внутрь и увидеть деревянную лестницу, по которой Марина ежедневно поднималась, чтобы добраться до своей квартиры на втором этаже. Чуда не происходит, и через три четверти часа я сдаюсь и иду обратно к станции метро, ​​чтобы сесть на поезд до моего отеля.

Пока я иду, я пытаюсь прийти в себя от отчаяния. Я разочарован сияющей белизной дома. Он слишком светлый и веселый, чтобы в нем могло быть задумано такое стихотворение, как «Грустный» («Сад»). Я хочу, чтобы дом был унылым, темным, преследующим призраков; дом, который Марина описала в стихотворении «Дом» как «такой менее родной». Я чувствую себя обманутым; не ею или ее стихотворением, а счастливым на вид домом.

Меня не успокаивает тот факт, что старый дом, в котором жила Марина в 1930-е годы, как и сама улица, не могли избежать ремонта. Я знаю, что ее дом имел адрес: улица Жана Батиста Потена, 33. Но дом с табличкой был номер 65. Я останавливаюсь, чтобы проверить свои записи в блокноте. И тогда только на мгновение я позволяю себе поверить, что дом, который я видел несколькими минутами ранее, не был тем домом, в котором было написано стихотворение, преследовавшее меня столько лет. «Не говори глупостей, — упрекаю я себя. И все же чувство отчаяния сохраняется, и я позволяю ему задерживаться. Мне нравится чувствовать себя несчастным.

Так же часто говорила мне и Наташа. Наташе я в вечном долгу за то, что она познакомила меня с поэзией Марины Цветаевой. У нее я научился читать стихи. «Наберись терпения и жди, — часто говорила она, — момента, когда ты будешь готов принять это». Тогда она раскроется во всей красе».

С Наташей я познакомился летом 1975 года в шахтерском поселке на Кавказе, где работал геологом на вольфрамовом руднике. По ночам, когда стихали гитары и песни у костра и большинство членов разведывательной группы разошлись по своим палаткам, она вслух читала стихи Марины. Без комментариев, без объяснений. Был один, который она часто начинала, называя его своим любимым стихотворением, но никогда не заканчивала его. «Больше не могу», — говорила она и останавливалась после первых же строк. Это стихотворение было «Сад».

Несколько раз читал стихотворение в Москве после окончания полевого сезона года. Это был год, когда мы с Наташей ездили смотреть дом в Елабуге, дом, в котором Марина умерла в 1941 году. В том же году мы видели и место на Трехпрудной улице в Москве, где когда-то стоял домик, в котором она родилась. в октябре 1892 г. Дом был заменен многоквартирным домом в советском стиле. Осенью следующего года мы поехали в Тарус, маленький городок к югу от Москвы, посмотреть загородный дом семьи Цветаевых. Однако изюминкой для меня стал дом на Борисоглебской улице в Москве. Именно здесь в 19 веке жили Марина и ее дочь-подросток Ариадна по прозвищу Аля.22 года, когда они отправились к своему мужу Сергею Эфрону в Европу.

За год до моего отъезда из Москвы в 1979 году Наташа неожиданно скончалась от осложнений, вызванных инфекцией печени. Она оставила мне свое издание избранных произведений Марины 1965 года, которое я с тех пор ношу с собой. Книга дорога мне еще и тем, что в ней есть рукописные записи и комментарии Наташи на полях. Некоторые строки подчеркнуты более одного раза; эти четыре, я думаю, были специально предназначены для моего внимания:

  Со мной в руке — почти как горсть пыли —
Мои стихи! – Вижу: на ветру летят
Ты ищешь дом, где я родился – или
                                          Где бы я умер.  

Поэма называется «Тебе – через сто лет». Она была написана в 1919 году, скорее всего, в доме на Борисоглебской улице. Не простое совпадение, что «ты» в стихотворении Марины — это кто-то вроде меня, который по глупости полагает, что, побывав и увидев места, где родился или умер поэт, или где было написано то или иное стихотворение, он может найти выход в эмоциональный мир стихотворения.

11 мая 1922 года Марина и Аля сели в поезд на Виндавском (ныне Рижском) вокзале. Поезд доставил их в Ригу, где они сели на другой поезд до Берлина. Аля в своих мемуарах Марина Цветаева: Моя мама записывает список из тринадцати ценных вещей, которые Марина решила взять с собой. В него входят две вещи, которые я нахожу наиболее интересными: подставка для карандашей из папье-маше и бронзовая чернильница с нарисованным снаружи барабанщиком. Эти предметы путешествовали с Мариной, куда бы она ни пошла. Марина писала простой деревянной ручкой с тонким пером, — отмечает Саакянц. Она была близорука, и поэтому ее почерк в молодости был «…круглый, тонкий, четкий, прямой и мелкий». предприимчива и использовала сокращенные формы общеупотребительных слов.» С окончательными вариантами своих стихов она была чрезвычайно осторожна; каждое стихотворение было аккуратно и точно переписано, прежде чем оно было отправлено на печать.

После четырехдневного пути Марина и Аля прибыли в Берлин. Так началось длительное изгнание в Европу. Они пробыли в Берлине менее трех месяцев, а затем переехали в Чехословакию, сначала в Прагу, а затем в другие городки и деревни вокруг столицы. Уехать из Москвы было непросто, хотя жизнь в Советском Союзе была ужасно тяжелой. В записи в дневнике осенью 1919 года Марина пишет:

Я живу с Алей и Ириной (Але шесть, Ирине два и семь месяцев) в доме на Борисоглебской улице. Возле дома два дерева. Мы живем в комнате на чердаке, в той же комнате, в которой раньше жил Сережа [муж Марины]. Муки нет, хлеба нет. Под письменным столом лежит сумка с 12 фант [около 5 кг] картофеля, остатки от пуда [около 16 кг], одолженного нам нашим соседом. Это все, что у нас есть. Я выживаю за счет благотворительных обедов для своих детей…

Из Москвы ее выгнало желание воссоединиться с мужем. Несмотря на ее многочисленные романы, Сергей оставался любовью всей ее жизни. В Москве она оставила младшую сестру Анастасию и младшую дочь Ирину, погребенных на детском кладбище. Трехлетняя Ирина умерла от голода и недоедания. В письме, написанном после смерти Ирины, чувствуется тоска Марины:

У меня сердце разбито от горя. 16 февраля в детском доме погибла моя дочь Ирина; всего четыре дня назад; и это моя вина. Я был так озабочен болезнью Али (малярия с повторяющимися приступами) и боялся оставить ее одну в приюте (я боялся того самого, что сейчас произошло)… Мне сказали, что Ирина умерла не от какой-то болезни, а просто потому, что она стала очень слабой; а я даже не смог побывать на ее похоронах… Единственное, что я праздную в своей жизни, это поэзия, но я не забыл Ирину, потому что был занят писательством; Я не писал ни слова целых два месяца.

К моменту отъезда из Москвы Марина уже считалась одним из самых новаторских голосов своего поколения. Выпустила девять сборников стихов, в том числе: Вечерний альбом ( Вечерний альбом , 1910), Волшебный фонарь ( Волшебный фонарь , 1912), Из двух книг (2 Из двух книг). , 1913), Версты ( Мили , 1921) и Лебединый Стан ( Стан Лебединый , 1921). Она также написала не менее семи пьес и опубликовала русский перевод популярного французского романа. Должно быть, она надеялась, что сможет прокормить себя и свою семью. Сергей не имел профессиональной квалификации и страдал рядом заболеваний.

Первый год во Франции принес ей определенные успехи. По словам Саакянц, это был самый яркий «звездный» год в ее жизни. К сожалению, блеск вскоре потускнел. Финансовые трудности заставляли семью часто переезжать. Квартира в доме на улице Жана Батиста Потена была их пятым домом в Париже. Они переехали в квартиру на втором этаже этого старого каменного дома 19 июля.34. В октябре Марина пишет своей подруге Анне Тесковой: «Дом лежит почти в руинах, но я надеюсь, что он достаточно крепок, чтобы пережить столетие. Чудесный дом на чудесной улице с каштанами; У меня есть собственная большая чудесная комната с двумя большими окнами, из которых за одним я вижу большой каштан, теперь желтый, как вечное солнце. Это моя единственная большая радость».

Как бы это ни было прекрасно, дом не решает их проблем. В июле она пишет русскому издателю в Париже, объясняя свое затруднительное положение:

Я наконец-то заново открыл для себя дар письменного слова и нашел свою ручку и чернильницу. Я пишу после ужасного переезда на новое место и до сих пор чувствую себя неустроенным и неорганизованным. В доме нет газа и света; и я не знаю, когда они у нас будут, потому что нет денег.

В октябре Марина благодарит свою подругу и помощницу Саломею Андроникову за оплату трехмесячного аванса за аренду и просит ее помочь продать пять билетов на чтение ее эссе Моя мама и музыка .

Ей нравилась квартира, особенно маленький садик на заднем дворе, хотя она часто описывала его как «дыру» или «развалину». В письме от октября 1935 года Марина дает указания подруге:

… вы проходите через мрачный вход и поднимаетесь по самой темной лестнице на второй этаж; там вы найдете дверь справа от вас; стучите и ждите.

Княгиня Зинаида Шаховская, тоже побывавшая у нее в гостях, подтверждает, что в доме было темно и мрачно. Дом выглядит «…обнищавшим, — вспоминает она в своих воспоминаниях, — а за окном вид до боли печальный, типичный для пригорода; сыро, серо и идет дождь».

Разочарованный ярко-белым фасадом дома в Париже в тот вечер середины августа, я поискал в Интернете материалы о нем 1930-х годов. Мне повезло, потому что я нашел несколько черно-белых фотографий дома 1930-х годов. Фотографии, вероятно, были сделаны поздней осенью или ранней зимой; деревья на улице безлистны; на обочине есть щебень; конная повозка, нагруженная дровами, стоит на улице лицом к камере, а на противоположной стороне улицы стоит безлошадный экипаж. Фотографии радуют и огорчают одновременно; счастливые, потому что они подтверждают мои предположения о доме, и грустные, потому что такой поэт, как Марина, заслуживал лучшего в жизни.

Семья жила в доме четыре года. Марина писала ежедневно; новые стихи и прозаические произведения, переработка старых произведений, аккуратные копии черновиков, переводы и бесконечное количество писем и заметок в ее дневнике. Интенсивность, с которой она писала, напоминает мне письмо 1934 года Ходосевичу, русскому поэту, живущему в Париже:

…ведь: чем меньше пишешь, тем меньше хочется писать; между вами и вашим столом возникает пространство невозможности (очень похожее на расстояние между вами и любовью, из которой вы выпали).

Поэма «Сад» была закончена в понедельник, 1 октября 1934 года. Дата указана в рукописи, а также в издании ее избранных произведений 1965 года. Однако вполне вероятно, что именно в этот день Марина сделала чистовую копию стихотворения. Ее документы в Российском архиве литературы и искусства в Москве свидетельствуют о наличии более одного черновика поэмы. Поэтому нетрудно предположить, что она могла начать работу над стихотворением в сентябре.

Поэма была написана в тяжелых условиях. В доме было холодно, потому что не было газа для отопления. «Я пишу дрожащими руками, — замечает она в одном из своих писем, и это — то ли потому, что я стара, то ли, может быть, в доме слишком холодно». это объявление [ Для этого ада ] За этот разводил [ За этот бред ] Пошли мне грустно [ Пришли мне сад ] На староч лет [ На старости лет ].

Об адских условиях ее существования объявлено решительно. Когда я смотрю в двухтомнике ее сочинений, то обнаруживаю, что в сентябре (точная дата не указана) Марина также закончила короткое восьмистрочное стихотворение без названия. Две заключительные строчки этого короткого стихотворения указывают на эмоциональное состояние, подобное тому, когда было написано Сад :

  Век мой – яд мой ,  век мой – вред мой  [  Мой век – мой яд  ,  Мой век – мой недуг  ]
  Век мой – враг мой, век мой – ад  [  Мой век – мой враг, мой век – ад  ]. 

Последнее слово «ад» этого стихотворения повторяется в первой строке «Сада» и в русском языке прекрасно рифмуется со словом «грустный» [сад].

Стихотворение «Сад» состоит из восьми четырехстрочных строф с гибкой рифмовкой. Более интересно изменение ямбического размера строф; первые шесть имеют форму диметра ямба, тогда как последние два имеют форму четырехстопного ямба. Ямбический диметр очень часто употребляется в русских народных песнях, народных сказках и пословицах. Когда я читаю стихотворение вслух, я чувствую, как быстрый темп стихотворения сменяется более степенным темпом в последних двух строфах. Кажется, что поэт вот-вот сдастся; она не может больше продолжать свои мольбы и споры; она истощена, сдута и истощена.

Эмоциональная атмосфера стихотворения в основном негативная. Тон усиливается частым использованием двух русских негативов, ne и ni (оба означают «нет»). Действительно, Марина также использует двойные отрицания для усиления настроения, такие как без ни-лица [ без без лица ] и без ни-души [ без без души ]. Недавно мне объяснили, что в русском литературном языке использование двойных отрицаний встречается чаще, чем в английском, и что их употребление не обязательно создает положительный эквивалент (два отрицания не дают одного положительного), а акцентирует отрицательное.

Склонен читать стихотворение как молитву. В одном из черновиков, описанных и проницательно проанализированных Татьяной Геворкян, я нахожу строчку «болото – садовод». Марина удалила слово «Бог» из окончательной версии, что, по моему мнению, хорошо работает, потому что божественное присутствие в стихотворении рассеяно и, следовательно, более убедительно.

Но голос Марины не голос кроткой верующей. Интонации жалобы и упрека слишком слышны, чтобы их игнорировать, и это то, что я нахожу самым милым в стихотворении; Марина без возражений не сдастся. Она не будет колебаться ни секунды, чтобы высказать свое мнение. Именно это и происходит в предпоследней строфе стихотворения. В первой строке скажи: – вольно муки, на – [ скажи мне: мучения закончились ], она просит своего Бога подтвердить, что мучения в ее жизни закончились. Больше она не может, потому что, как предполагает во второй строчке грустный одинокии, как сама [ сад одинок, как и я сам ], она одинока, как и ее садик на заднем дворе. Но в третьей строке (заключенной в скобки) она предостерегает своего Бога держаться от нее подальше: но около и сам не стань! [ но не смей подходить ко мне! ]. Причина проста и дана в заключительной строке строфы: грустный одинокий, как ты сам [ сад одинокий как ты сам ].

Она хочет, чтобы ее Бог помиловал ее, но не хочет, чтобы Он приблизился к ней, потому что Он, как одинокий сад, Сам одинок и тем самым сделал бы ее еще более одинокой и обездоленной. Будь добр ко мне, говорит она, но держись подальше. Она сомневается, что ее Бог, заставивший ее перенести такие страдания, самым ужасным из которых была смерть ее трехлетней дочери в приюте, ответит на ее мольбы, мольбы и жалобы и пошлет ее измученную душу отпушение [спасение].

Я нахожу отпушение [спасение], последнее слово стихотворения, завораживающее. Рукопись стихотворения в архиве показывает, что она трудилась над поиском именно этого слова; на самом деле, она рассмотрела как минимум 49 разных слов, прежде чем остановилась на этом. Некоторые слова, которые она пробовала, сопровождаются краткими комментариями. Например, слово омовение [омовение] она находит хорошим по смыслу, но хуже по звучанию.

Марина и ее семья столкнулись с финансовыми трудностями, когда появилась поэма «Сад». Но были еще два семейных дела, которые могли тяготить ее мысли. Первым было отчуждение между ней и Алей, дочерью, которую она обожала. По словам самой Марины, Аля «…безумно любила [меня] до четырнадцати лет. Я боялся ее любви, потому что видел, что если я умру, она тоже умрет. Она жила во мне». Теперь Аля выросла в двадцатидвухлетнюю девушку, чувствительную, но независимую. Не исключено, что Аля хотела освободиться от влияния властной матери. Как и все матери маленьких дочерей, Марина жаловалась на Алью, называя ее «ленивой, грубой, беспорядочной и малоподвижной». Но, думаю, Марину больше беспокоило осознание того, что дочь стала больше любить своего отца. Ее «…отец, — пишет Марина в письме к подруге, — поддерживает ее [т. е. Аля] полностью; в его глазах она всегда права, а я во всем виноват». Горечь и разочарование, которые испытывает Марина, трудно не заметить.

Вторым поводом для ее недовольства стал Сергей, ставший активным участником группы под названием «Союз возвратившихся на Родину». Основной целью союза было поощрение представителей русской эмиграции к возвращению в Советский Союз. В письме, которое Сергей написал своей сестре в Москву в августе 1934 года, он жалуется, что «…почти все мои друзья вернулись в Советскую Россию. Я рад за них и содрогаюсь при мысли о собственном будущем. Главное препятствие – это семья, точнее не семья как таковая, а Марина. С ней очень тяжело разговаривать. Я действительно не знаю, что делать». Похоже, Сергей и, возможно, Аля пытались убедить Марину вернуться с ними в Москву. В очередной раз она оказалась на сложной развилке дорог.

Как и большинство писателей в изгнании, Марина чувствовала себя в Париже бездомной. Ее французский был безупречен, но единственным местом, где она чувствовала себя как дома, были русский язык и поэзия. Она пользовалась поддержкой русской эмиграции, но этой поддержки было недостаточно, чтобы зарабатывать даже на скудные средства к существованию чтением, письмом и переводами. Как русская поэтесса, ее читатели были в России, но Советская Россия не была той страной, в которую она хотела вернуться; это было так же чуждо, как и опасно. В письме, написанном из Парижа Анне Тесковой, она описывает загадку: «Все толкают меня к России, туда, куда я не могу вернуться. Здесь я чувствую себя бесполезным. И там я невозможен».

Беспомощность ее положения нашла убедительное выражение в «Саду». Все творческое письмо, художественное или научное, если перефразировать Михаила Бахтина, русского литературного философа, по своему происхождению автобиографично. Подобно насекомому, пойманному в янтарь, стихотворение сохраняет эмоциональную субстанцию ​​автобиографического момента. Это то, что я читаю и слышу в «Саду».

Однако, если я нахожу это стихотворение замечательным, это также потому, что моя реакция на него носит личный характер. Он нашел место в моей памяти. Это заставило меня предпринять два разных и в то же время одинаково значимых путешествия: одно реальное и физическое, а другое метафорическое. С этим стихотворением я отправился в Париж в поисках места его рождения; путешествие, которое стало продолжением моих поездок с Наташей и без нее в разные места Москвы, а также в города, далекие от советской столицы. Одновременно произошло метафорическое путешествие, и я надеюсь, что оно будет продолжаться, потому что только благодаря такому путешествию память находит воображаемую географию, в которой она может начать казаться реальной и осязаемой. И разве не наша способность помнить и забывать делает нас людьми? В отличие от Декарта, который сказал: я думаю, следовательно, я , я думаю, возможно, ошибочно, что я помню, поэтому я .

Аля уехала в Москву 15 марта 1937 года. Через полгода к ней присоединился отец Сергей. Сергей покинул Францию ​​или, как некоторые говорят, бежал в спешке. Марине ничего не оставалось, как вернуться в Москву. В 1922 году она уехала из Москвы, чтобы воссоединиться с Сергеем, а теперь уезжает из Парижа, чтобы снова воссоединиться с Сергеем и Алей.

12 июля 1939 года Марина и ее сын Георгий сели на поезд на вокзале Сен-Лазар, который доставил их в портовый город Гавр, где они сели на корабль и отправились в Ленинград. Прощать их на вокзале никто не пришел. Они уехали из Парижа, по выражению Георгия, одни, «как собаки…» с «…без цветов и корон». Через неделю прибыли в Москву.

Аля была арестована 27 августа 1939 года и отправлена ​​в один из лагерей ГУЛАГа. Ей посчастливилось пережить ссылку и заключение. В 1955 г. освобождена, реабилитирована и вернулась в Москву. Остальным трем членам семьи повезло меньше. Сергей был арестован в ноябре 1939 г. и расстрелян сотрудниками НКВД 16 октября 1941 г.

Марина эвакуирована в Елабугу вместе с шестнадцатилетним Георгием. Ее сбережения быстро заканчивались, и все ее попытки найти работу потерпели неудачу. Даже юный Герогий приходил в отчаяние от странного поведения матери. И, наконец, 31 августа 19 г.В 41 год, не выдержав тяжелых испытаний, она покончила с собой. Она оставила ряд записок. В адресованном Георгию она писала: «Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело болен, это больше не я. Я страстно люблю тебя. Поймите, что я не мог больше жить. Скажи папе и Але, если увидишь их, что я любил их до последней минуты и объясни, что я зашел в тупик». был смертельно ранен и скончался в полевом госпитале. Ему было всего девятнадцать.

День, когда Марина покончила с собой, было воскресенье. А осень в Елабуге, городишке на Каме, я подозреваю, была как всегда великолепна. Это была тоже осень, когда семь лет назад в мрачном доме на улице Ж. Б. Потен в Париже она начала писать свой « Сад ». А за окном стоял каштан, яркий и желтый, как солнце, «её единственная великая радость в жизни».

Возможно, именно вид светящегося каштана убедил Марину просить у Бога милости и защиты. Но Бог, как известно, не смог спасти ее из лап Сталина и его жестокой машины репрессий и убийств. Блаженный сад, о котором она мечтала, оставался неуловимым. К сожалению, она была лишь одной из миллионов пострадавших; некоторые выжили, но многие погибли. Ее «Сад» тоже для них.

Примечание: В данном реферате использованы материалы из российских источников. Английский перевод русских текстов является собственным переводом автора. Прочитайте английский парафраз стихотворения «Сад».

Литература

Белкина Мария, Перекрестки судеб , Москва: Благовест, 1992
Ариадана Эфрон, Цветаева Марина: Моя Мать Черновики Марины Цветаевой», (на русском языке), дата обращения 20 ноября 2016 г.
Вероник Лосски, Марина Цветаева: La Maison, 2010 (на французском языке), по состоянию на 18 ноября 2016 г.
Анна Саакьянц, Марина Цветаева: Жизнь и искусство, Москва: Эллис Лак, Москва, 1999 (на русском языке)
Анастасия Цветаева, Воспоминания, Москва : Изограф, 2005 (на русском языке)
Марина Цветаева, Избранные произведения, Москва: Советский писатель, 1965 (на русском языке)
Мариан Цветаева, Сочинения, Том 1: Стихи и пьесы, Москва: Художественная литература, 1988 (на русском языке)
Мариан Цветаева, Сочинения, Том 2: Проза и письма, Москва: Художественная литература, 1988 (на русском языке)
Наследие Марины Цветаевой (Наследие Марины Цветы: веб-сайт)

Благодарности : Раннюю версию эссе прочитали Кассандра Атертон, Мэри Бесемерес, Гейл Джонс, Хорхе Салаверт и Шейн Стрэндж.