Эгоизм является мощнейшей силой человеческого поведения: Глава 4. Эгоизм как системное явление

Содержание

SVOBODA (Свобода и счастье человека) — документ, страница 14 (133677)

Документ из архива «Свобода и счастье человека», который расположен в категории «». Всё это находится в предмете «культурология» из 1 семестр, которые можно найти в файловом архиве . Не смотря на прямую связь этого архива с , его также можно найти и в других разделах. Архив можно найти в разделе «рефераты, доклады и презентации», в предмете «культурология» в общих файлах.

Наниматель непосредственно манипулировал наемными работниками и олицетворял для них высшую власть, которой им приходилось подчиняться. Особенно это относится к положению рабочих до и в течение XIX века. С тех пор профсоюзное движение дало рабочим определенную силу и тем изменило прежнее положение, при котором они были лишь объектом манипуляций.

Но кроме этой прямой и личной зависимости рабочего от нанимателя, существует и другая: рабочий, как и все общество, был охвачен тем же духом аскетизма и подчинения надличностным целям, который характерен, как мы видели, для владельцев капитала. Это неудивительно: в любом обществе дух культуры в целом определяется духом господствующих в этом обществе групп. Отчасти это происходит потому, что эти группы контролируют систему воспитания, школу, церковь, прессу, театр и таким образом имеют возможность внушать свои идеи всему населению; но, кроме того, эти властвующие группы обладают и таким престижем, что низшие классы более чем готовы принять их ценности, подражать им, психологически отождествлять себя с ними.

До сих пор мы утверждали, что капиталистический способ производства превратил человека в инструмент для достижения надличностных экономических целей и усилил тот дух аскетизма, индивидуальной ничтожности, который был подготовлен Реформацией. Этот тезис, однако, противоречит тому факту, что современный человек, очевидно, побуждается к деятельности отнюдь не аскетизмом и не жертвенностью, а, напротив, крайним эгоизмом и своекорыстием. Как же совместить тот объективный факт, что он превратился в слугу чуждых ему целей, с его субъективной уверенностью, будто им движет собственный интерес? Как примирить дух протестантства, внушаемое им подчеркнутое самоотречение, с современной доктриной эгоизма, которая провозглашает, говоря словами Макиавелли, что эгоизм является мощнейшей движущей силой человеческого поведения, что стремление к личной выгоде сильнее любых моральных соображений, что человек скорее готов потерять родного отца, чем наследство? Быть может, это противоречие можно объяснить, предположив, что настойчивое самоотречение было всего лишь идеологической ширмой, а под ней прятался эгоизм, который нужно было скрыть? Такое предположение может оказаться в какой-то мере справедливым, но мы не считаем, что это полный ответ.

Чтобы указать, где, по-видимому, скрывается разгадка, нам придется вникнуть в психологические тонкости проблемы эгоизма (1).

Мышление Лютера и Кальвина — как и мышление Канта и Фрейда — основано на предположении, что эгоизм и любовь к себе — это понятия идентичные. Любить другого — добродетель, любить себя — грех; и вообще любовь к другим и любовь к себе друг друга исключают.

С точки зрения теории здесь допускается ошибка в понимании природы любви. Любовь не создается каким-то специфическим «объектом», а является постоянно присутствующим фактором внутри самой личности, который лишь «приводится в действие» определенным объектом. Как ненависть — это страстное желание уничтожить, так и любовь — страстное утверждение «объекта»; это не «аффект», а внутреннее родство и активное стремление к счастью, развитию и свободе объекта любви (2) . Любовь — это готовность, которая в принципе может обратиться на кого угодно, в том числе и на нас самих. Исключительная любовь лишь к одному «объекту» внутренне противоречива. Конечно же, не случайно, что «объектом» явной любви становится определенная личность. Факторы, определяющие выбор в каждом отдельном случае, слишком многочисленны и слишком сложны, чтобы обсуждать их здесь; важно, однако, что любовь к определенному «объекту» является лишь актуализацией и концентрацией постоянно присутствующей внутренней любви, которая по тем или иным причинам обратилась на данного человека.

Дело обстоит вовсе не так, как предполагает идея романтической любви: что существует только один человек на свете, которого вы можете полюбить, что найти . этого человека — величайшая удача в вашей жизни и что любовь к нему приведет вас к удалению от всех остальных людей. Любовь такого рода, которая может относиться только к одному человеку, уже самим этим фактом доказывает, что она не любовь, а садистско-мазохистская привязанность. Возвышающее утверждение личности, заключенное в любви, направлено на возлюбленного как на воплощение всех лучших человеческих качеств; любовь к одному определенному человеку опирается на любовь к человеку вообще.

А любовь к человеку вообще вовсе не является, как часто думают, некоторым обобщением, возникающим «после» любви к определенной личности, или экстраполяцией опыта, пережитого с определенным «объектом»; напротив, это предпосылка такого переживания, хотя такая предпосылка и возникает лишь из общения с конкретными индивидами.

Из этого следует, что моя собственная личность в принципе также может быть объектом моей любви, как и любая другая. Утверждение моей собственной жизни, счастья, роста, свободы предполагает, что я вообще готов и способен к такому утверждению. Если у индивида есть такая способность, то ее должно хватать и на него самого; если он может «любить» только других, он вообще на любовь не способен.

Внимательное наблюдение показывает, что эгоист, хотя он всегда усиленно занят собой, никогда не бывает удовлетворен. Он всегда беспокоен, его постоянно гонит страх где-то чего-то недобрать, что-то упустить, чего-то лишиться; он преисполнен жгучей зависти к каждому, кому досталось больше. Если присмотреться еще ближе, заглянуть в динамику подсознания, мы обнаружим, что человек такого типа далеко не в восторге от себя самого, что в глубине души он себя ненавидит.

Кажется, будто такой человек любит себя до крайности; на самом же деле он себе не нравится, и нарциссизм — как и эгоизм — это избыточная компенсация за недостаточность любви к себе. Фрейд полагал, что при нарциссизме любовь отбирается у всех остальных и вся направляется на себя самого. Верна лишь первая половина этого утверждения: такой человек не любит не только других, но и себя.

Но давайте вернемся к тому вопросу, с которого начался наш психологический анализ эгоизма. Мы столкнулись с противоречием: современный человек полагает, что его поступки мотивируются его интересами, однако на самом деле его жизнь посвящена целям, которые нужны не ему, то есть в соответствии с убеждением Кальвина, что единственной целью человеческого существования должна быть слава господня, а отнюдь не человек. Мы постарались показать, что эгоизм коренится в недостаточности уважения к себе и любви к своему истинному «я», то есть к конкретному человеческому существу в целом, со всеми его возможностями.

«Личность», в интересах которой действует современный человек,- это социальное «я»; эта «личность» в основном состоит из роли, взятой на себя индивидом, и в действительности является лишь субъективной маскировкой его объективной социальной функции. Современный эгоизм — это жадность, происходящая из фрустрации подлинной личности и направленная на утверждение личности социальной. Для современного человека кажется характерной высшая степень утверждения своей личности; на самом же деле его целостная личность ослаблена, сведена лишь к одному сегменту целого — это интеллект и сила воли, а все другие составляющие его личности вообще отсечены.

Но даже если это так, разве усиление господства над природой не привело к усилению личности? В какой-то степени это верно, поэтому мы относим власть над природой к позитивной стороне развития индивида, о которой вовсе не хотим забывать. Но хотя человек достиг замечательных успехов в господстве над природой, общество оказалось не в состоянии управлять теми силами, которые само же и породило. Рациональность системы производства в технологическом аспекте уживается с иррациональностью той же системы в аспекте социальном. Людьми управляют экономические кризисы, безработица, войны. Человек построил свой мир; он построил дома и заводы, производит автомашины и одежду, выращивает хлеб и плоды. Но он отчужден от продуктов своего труда, он больше не хозяин построенного им мира, наоборот, этот мир, созданный человеком, превратился в хозяина, перед которым человек склоняется, пытаясь его как-то умилостивить или по возможности перехитрить. Своими руками человек сотворил себе бога. Кажется, будто человек действует в соответствии со своими интересами; на самом же деле его целостная личность, со всеми ее возможностями, превратилась в орудие, служащее целям машины, которую он построил собственными руками. Человек тешится иллюзией, будто он является центром мира, но при этом он проникнут тем же гнетущим чувством ничтожности и бессилия, какое его предки испытывали перед богом, осознавая это чувство.

Чувства изоляции и беспомощности еще более усиливаются новым характером человеческих взаимоотношений. Конкретные связи одного индивида с другим утратили ясный человеческий смысл, приобрели характер манипуляций, где человек используется как средство. Во всех общественных и личных отношениях господствует закон рынка. Очевидно, что взаимоотношения между конкурентами должны быть основаны на взаимном безразличии. В противном случае любой из них был бы парализован в выполнении своей экономической задачи: сражаться с конкурентами, не останавливаясь в случае необходимости перед их экономическим уничтожением.

Тем же безразличием проникнуты отношения между нанимателем и наемным работником. Слово » employer» (3) содержит в себе все существо дела: владелец капитала так же «использует» другого человека, как использует машину, станок, но и работник использует нанимателя для достижения своих экономических целей. Их отношения таковы, что оба являются друг для друга лишь средством достижения цели, каждый является для другого лишь орудием, инструментом. Такие отношения не представляют собой, собственно, отношений между двумя человеческими существами, поскольку вне этой взаимной полезности они вовсе не заинтересованы друг в друге. Такой же инструментальный характер носят отношения между предпринимателем и потребителем. Потребитель не является для дельца конкретной личностью, чьи потребности он хотел бы удовлетворить,- это лишь объект его манипуляций. Таким же инструментальным стало и отношение к труду; в отличие от средневекового ремесленника современный производитель не заинтересован в своей продукции как таковой; он производит, по существу, для получения прибыли от вложенного им капитала, а что именно он производит — это зависит в основном от рынка, обещающего выгодное вложение капитала в ту или иную отрасль производства.

Не только экономические, но и личные отношения между людьми приобрели тот же характер отчуждения; вместо человеческих отношений они стали напоминать отношения вещей. Но, может быть, ни в чем этот дух отчуждения не проявился так сильно и разрушительно, как в отношении индивида к самому себе (4) . Человек продает не только товары, он продает самого себя и ощущает себя товаром. Рабочий продает свою физическую энергию; предприниматель, врач, наемный служащий продают свою «личность». Они должны иметь эту «личность», если хотят продать свои товары или услуги ; эта личность должна быть привлекательной, а, кроме того, ее обладатель должен соответствовать целому ряду других требований: например, он должен быть энергичен, инициативен и т.д. и т.д.- в соответствии с ситуацией. И — как со всяким другим товаром — рынок решает, сколько стоят те или иные человеческие качества, и даже определяет само их существование. Если качества, которые может предложить человек, не пользуются спросом, то у него нет вообще никаких качеств; точно так же товар, который нельзя продать, ничего не стоит, хотя и обладает потребительной стоимостью. Таким образом, уверенность в себе, «чувство собственного достоинства» превращаются лишь в отражение того, что думают о человеке другие. У него нет никакой уверенности в собственной ценности, не зависящей от его популярности и рыночного успеха. Если на него есть спрос, то он считает себя «.кем-то»; если же он непопулярен, он и в собственных глазах попросту никто. Эта зависимость самоуважения от успеха предлагаемой «личности» объясняет, почему для современного человека популярность стала настолько важной. От нее зависит не только успех в практических делах, но и способность человека сохранить самоуважение; без нее человек скатывается в пропасть неполноценности (5).

Как мы видим, новая свобода, которую принес индивиду капитализм, усугубила воздействие, уже оказанное религиозной свободой протестантства. Индивид стал еще более одинок; стал инструментом в руках подавляюще превосходящих сил, внешних по отношению к нему; он стал «индивидом», но индивидом неуверенным и запуганным. Некоторые факторы помогали ему справиться с внешним проявлением его внутренней неуверенности. Прежде всего его «я» могло опереться на обладание какой-то собственностью. «Он» как личность и принадлежащая ему собственность были неразделимы; одежда человека или его дом были частью его личности в той же мере, как и его тело. Чем меньше он чувствовал, что он «кто-то», тем больше нуждался в собственности. Если у индивида не было собственности или он ее терял, то ему недоставало существенной части нормального «я», его не считали полноценной личностью ни другие, ни он сам.

Erikh_Fromm_Begstvo_ot_svobody — Стр 7

находим то же акцентирование индивидуальной воли, индивидуальной деятельности. Схоласты этого периода не восставали против власти, признавали ее руководство, но подчеркивали положительное значение свободы, участие человека в определении своей судьбы, его силу, достоинство, свободу его воли.

В низших классах — особенно у крестьянства, но и у городской бедноты тоже — поиск новой свободы возбуждал страстную надежду покончить с растущим экономическим и личным угнетением. Терять им было нечего — приобрести они могли много. Их интересовали не столько догматические тонкости, сколько фундаментальные принципы Библии: братство и справедливость. Их надежды активно проявились в ряде политических восстаний и в религиозных движениях, отличавшихся бескомпромиссным духом самого раннего христианства.

Однако нас больше всего интересует реакция среднего класса. Растущий капитализм, хотя и способствовал развитию его независимости, в основном представлял для этого класса угрозу. В начале XVI века индивид, принадлежавший к среднему классу, не много выиграл от новой свободы, в которой ему трудно было обрести силу или уверенность. Свобода принесла ему больше изоляции и бессилия. Кроме того, он был преисполнен негодования против роскоши и власти богачей, в том числе и высших представителей римской церкви. В протестантстве нашли свое выражение эти чувства собственной ничтожности и негодования; протестантство разрушило веру в безусловную любовь бога; оно учило человека презрению и недоверию к себе и другим; оно превратило человека из цели в средство; оно капитулировало перед светской властью, отказавшись от идеи, что существующая власть не должна противоречить принципам морали, и оправдывая любую власть самим фактом ее существования. Таким образом, протестантство отказалось от основополагающих элементов иудеохристианской традиции. Его доктрины изображали человека, бога и мир так, что новые чувства бессилия и ничтожности казались естественными, создавалось впечатление, будто эти чувства происходят из неизменных качеств человека, будто он должен испытывать эти чувства.

При этом новые религиозные учения не только выражали чувства рядового представителя среднего класса, но и развивали, усиливали эти чувства, рационализируя их и приводя в логическую систему. И в то же время они указывали индивиду путь к преодолению тревоги. Они учили, что, полностью признав свое бессилие и низменность своей природы, признав делом всей жизни искупление своих грехов — через полное самоуничижение в сочетании с непрерывным и богоугодным усилием, — человек может преодолеть сомнение и тревогу; что полной покорностью он может заслужить любовь бога и таким образом может хотя бы надеяться оказаться среди тех, кого господь решил спасти. Протестантство явилось ответом на

духовные запросы испуганного, оторванного от своих корней, изолированного индивида, которому необходимо было сориентироваться в новом мире и найти в нем свое место.

Новый склад характера, возникший из экономических и социальных перемен и усиленный новыми религиозными доктринами, в свою очередь превратился в важный фактор, определявший дальнейшее общественное и экономическое развитие. Новые человеческие качества: стремление к труду, страсть к бережливости, готовность превратить свою жизнь в орудие для достижения целей какой-то внешней силы, аскетизм и всеподчиняющее чувство долга — все эти качества являли собой такие черты характера, которые стали в капиталистическом обществе производительными силами, без которых современное экономическое и социальное развитие просто немыслимы. Человеческая энергия, отлившись в специфические формы этих черт характера, превратилась в одну из производительных сил. Поступать в соответствии с новыми чертами характера было выгодно с точки зрения экономической необходимости; в то же время это приносило и психологическое удовлетворение, поскольку эти поступки отвечали и запросам личности этого нового типа. Если рассматривать проблему более широко, то мы можем утверждать следующее.

Социальный процесс, определяющий образ жизни индивида, то есть его отношение к другим людям и труду, формирует и изменяет его характер; новые идеологии — религиозные, философские или политические — возникают из этого нового склада характера и апеллируют к нему же, тем самым усиливая его и стабилизируя; вновь сформированный склад характера в свою очередь становится важным фактором дальнейшего экономического развития и влияет на процесс общественного развития; возникая и развиваясь как реакция на угрозу со стороны новых экономических сил, этот новый склад характера постепенно сам становится производительной силой, способствующей развитию нового экономического строя.<<71>>

Глава 4

ДВА АСПЕКТА СВОБОДЫ ДЛЯ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА

Предыдущая глава была посвящена Анализу психологического смысла главных доктрин протестантства. Мы показали, что новые религиозные доктрины были ответом на психологические запросы, возникшие в результате крушения средневековой социальной системы и зарождения

капитализма. Основное внимание при анализе было обращено на проблему свободы в ее двойном смысле: было показано, что свобода от традиционных уз средневекового общества — хотя и давала индивиду новое чувство независимости — заставляла его ощутить одиночество и изоляцию, наполняла его сомнениями и тревогой, вынуждала его к новому подчинению и к лихорадочной, иррациональной деятельности.

В этой главе я хочу показать, что дальнейшее развитие капитализма воздействовало на личность в том же направлении, какое было задано во время Реформации.

Доктрины протестантства психологически подготовили человека к той роли, которую ему надлежало играть в современной промышленной системе. Эта система — ее практика и дух, выросший из этой практики, — охватив все стороны жизни, изменяла всю личность человека и обостряла те противоречия, о которых мы говорили в предыдущей главе: развивала индивида и делала его все более беспомощным, расширяла свободу и создавала новый тип зависимости. Мы не пытаемся описать здесь воздействие капитализма на структуру человеческого характера в целом, поскольку нас занимает лишь одна сторона этой общей проблемы — диалектический процесс развития свободы. Мы покажем, что структура современного общества воздействует на человека одновременно в двух направлениях: он все более независим, уверен в себе, критичен, но и все более одинок, изолирован и запуган. Понимание всей проблемы свободы зиждется на способности видеть обе стороны этого процесса: рассматривая одну из них, не забывать о второй.

Это трудно, потому что обычно мы мыслим не диалектически и склонны сомневаться в том, что одна и та же причина может одновременно вызвать два противоположных следствия. Кроме того, негативную сторону свободы — бремя, которое она представляет собой для человека, — вообще трудно осознать; особенно тем, кто всем сердцем стоит за свободу. Происходит это потому, что в борьбе за свободу внимание всегда было сконцентрировано на ликвидации старых форм власти и принуждения; в результате естественно появление такого чувства, что, чем больше этих традиционных форм принуждения уничтожено, тем свободнее стал человек. При этом мы не в состоянии увидеть, что, хотя человек избавился от многих старых врагов свободы, в то же время появились новые враги; причем этими врагами становятся не столько разного рода внешние препоны, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию свободы личности. Мы полагаем, например, что свобода вероисповедания — это одна из решающих побед свободы. Но при этом не осознаем, что, хотя это на самом деле победа над теми силами церкви и государства, которые не позволяли человеку исповедовать религию в соответствии с его убеждениями, современный человек в значительной степени вообще утратил способность верить во

чтобы то ни было, не доказуемое методами точных наук. Или возьмем другой пример. Мы полагаем, что свобода слова — это последний шаг в победном шествии свободы. Но забываем при этом, что, хотя свобода слова действительно является важной победой над старыми ограничениями, современный человек находится в таком положении, когда многое из того, что «он» говорит и думает, думают и говорят все остальные. Пока человек не приобрел способности мыслить оригинально, то есть самостоятельно, не имеет смысла требовать, чтобы никто не мешал выражению его мыслей. Или еще: мы гордимся тем, что в своем образе жизни человек теперь не зависит от внешних властей, уже не диктующих ему, что делать и чего не делать. Но не замечаем роли таких анонимных авторитетов, как общественное мнение и «здравый смысл», которые так сильны именно потому, что мы готовы вести себя в соответствии с ожиданиями остальных, что мы внутренне боимся както отличаться от них. Иными словами, мы зачарованы ростом свободы от сил, внешних по отношению к нам, и, как слепые, не видим тех внутренних препон, принуждений и страхов, которые готовы лишить

всякого смысла все победы, одержанные свободой над традиционными ее врагами. В результате мы склонны считать, что проблема свободы состоит исключительно в том, чтобы обеспечить еще больше той самой свободы, которая уже получена нами в период Новой истории; мы полагаем, что защита свободы от тех сил, которые на нее покушаются, — это единственное, что необходимо. Мы забываем, что проблема свободы является не только количественной, но и качественной. Разумеется, необходимо защищать и отстаивать каждую из уже завоеванных свобод, необходимо их сохранять и развивать, но вместе с тем необходимо добиться свободы нового типа: такой свободы, которая позволит нам реализовать свою личность, поверить в себя и в жизнь вообще.

Любая оценка воздействия индустриальной системы на эту внутреннюю свободу должна исходить из понимания громадного прогресса, которым отмечено развитие человеческой личности при капитализме. Любая критика современного общества — если она отворачивается от этой стороны дела — наверняка основана на бессмысленной романтизации средневековья и критикует капитализм не ради прогресса, а ради разрушения важнейших достижений человека в Новой истории.

Протестантство дало толчок духовному освобождению человека. Капитализм продолжил это освобождение в психологическом, социальном и политическом плане. Экономическая свобода была основой этого развития, а средний класс — его поборником. Индивид не был больше связан жесткой социальной системой, основанной на традициях и почти не оставлявшей возможностей для личного продвижения за пределы традиционных границ. Ему было дозволено и от него ожидалось, что в своих собственных экономических делах он достигнет тех высот, до каких позволят ему подняться его усердие, ум, храбрость, бережливость или удача. Он рисковал

проиграть и оказаться в числе убитых или раненных в этой жестокой экономической битве каждого с каждым, но мог и выиграть. При феодальной системе пределы его жизненному развитию были положены еще до его рождения. При капиталистической системе индивид — в особенности представитель среднего класса, — несмотря на массу ограничений, имел шанс преуспеть за счет собственных достоинств и усилий. Перед ним была цель, к которой он мог стремиться, и нередко была перспектива эту цель достигнуть. Он учился полагаться на себя, принимать ответственные решения, отбрасывать любые предрассудки — и утешающие, и устрашающие…

Человек все более освобождался от уз природы; он овладел ее силами до такой степени, о какой нельзя было и мечтать в прежние времена. Люди становились равными; исчезали кастовые и религиозные различия, которые прежде были естественными границами, запрещавшими объединение человечества, и люди учились узнавать друг в друге людей. Мир все больше освобождался от таинственности: человек начинал смотреть на себя объективно, все меньше поддаваясь иллюзиям. Развивалась и политическая свобода. В силу своего нового экономического положения поднимавшийся средний класс смог завоевать политическую власть; а вновь завоеванная власть создала новые возможности для экономического прогресса. Основными вехами на этом пути были великие революции в Англии и во Франции и борьба за независимость Америки. Вершиной этой эволюции политической свободы явилось современное демократическое государство, основанное на принципе равенства всех людей и равного права каждого участвовать в управлении через выборные представительные органы. При этом предполагается, что каждый человек способен действовать в соответствии с собственными интересами, в то же время имея в виду благо всей нации.

Одним словом, капитализм не только освободил человека от традиционных уз, но и внес громадный вклад в развитие позитивной свободы, в развитие активной, критической и ответственной личности.

Однако это лишь одна сторона воздействия капитализма на развитие свободы. Другая состоит в том, что капитализм сделал индивида еще более одиноким, изолированным, подверженным чувству ничтожности и бессилия.

Прежде всего нужно отметить один из основных факторов капиталистической экономики — принцип частной инициативы. В отличие от феодального средневековья, когда человек занимал определенное место в упорядоченной и понятной социальной системе, капиталистическая экономика поставила каждого на собственные ноги. Что он делал, как делал, выгадал или прогадал — это никого больше не касалось, только его. Очевидно, что принцип частной инициативы способствовал процессу индивидуализации, и об этом всегда говорят как о важном вкладе в развитие

современной культуры. Но, способствуя развитию «свободы от …», этот принцип помог и уничтожить все связи между отдельными индивидами, изолировал человека от его собратьев. Такое развитие было подготовлено учениями Реформации. У католиков отношение индивида к богу было основано на принадлежности индивида к церкви. Церковь была связующим звеном между ним и господом и таким образом, в чем-то ограничивая индивидуальность человека, позволяла ему предстать перед богом в качестве неотъемлемой части некоторой общности, группы. Протестантство оставило индивида одного лицом к лицу с богом. Вера в понимании Лютера приобрела сугубо субъективный характер; у Кальвина столь же субъективный характер приобрела убежденность в спасении. Индивид, в одиночку стоящий перед могуществом бога, неизбежно ощущал себя сокрушенным и искал спасения в полнейшей покорности. Психологически этот духовный индивидуализм мало отличался от индивидуализма экономического: в обоих случаях индивид совершенно одинок, в обоих случаях он сталкивается с подавляющей силой, будь то господь, конкуренты или безликие экономические силы. Индивидуалистическое отношение к богу было психологической подготовкой к индивидуализму человека в мирской жизни.

Индивидуалистический характер экономической системы капитализма является бесспорным; усиление одиночества индивида под воздействием этого экономического индивидуализма может показаться сомнительным; теперь же мы переходим к пункту, который будет противоречить некоторым из наиболее распространенных и общепринятых концепций капитализма. Эти концепции предполагают, что в современном обществе человек стал центром и целью всякой деятельности; что все, что он делает, он делает для себя; что всемогущими движущими силами человеческой деятельности являются собственные интересы и эгоцентризм. Как видно из сказанного в начале этой главы, мы в какой-то степени признаём справедливость этих утверждений. За последние четыре столетия человек много сделал для себя, для своих целей. Однако то, что кажется ему его целью, в значительной степени вовсе не является таковой, если понимать под словом «он» не «труженика», не «производителя», а конкретное человеческое существо, со всеми его эмоциональными и интеллектуальными способностями. Вместе с самоутверждением индивида капитализм нес с собой также самоотрицание и аскетизм.

Чтобы разъяснить этот тезис, напомним сначала факт, уже упомянутый в предыдущей главе: в средневековой системе капитал был слугой человека, в современной — стал его хозяином. В средневековом мире экономическая деятельность была лишь средством достижения цели; целью являлась сама жизнь или — как это понималось католической церковью — спасение души человека. Экономическая деятельность необходима, даже богатство может послужить промыслу божьему, но любые внешние усилия осмысленны и достойны лишь постольку, поскольку они способствуют достижению

главной жизненной цели. Экономическая деятельность, направленная на получение прибыли ради самой прибыли, показалась бы средневековому мыслителю столь же бессмысленной, сколь бессмысленным кажется сейчас отсутствие такой деятельности.

При капитализме экономическая деятельность, успех и материальная выгода стали самоцелью. Судьба человека состоит в том, чтобы способствовать росту экономической системы, умножать капитал — и не для целей собственного счастья, а ради самого капитала. Человек превратился в деталь гигантской экономической машины. Если у него большой капитал, то он — большая шестерня; если у него ничего нет, он — винтик; но в любом случае он — лишь деталь машины и служит целям, внешним по отношению к себе. Эта готовность подчинить свою личность внечеловеческим целям была фактически подготовлена Реформацией. Хотя, разумеется, ни Лютеру, ни Кальвину и в голову не приходила возможность подобного порабощения человека экономической деятельностью, в своих богословских концепциях они заложили основу именно такого развития, сломав духовный стержень человека — его чувство гордости и достоинства — и внушив ему, что с точки зрения высших целей, лежащих вне его жизни, его усилия бессмысленны.

Как мы показали в предыдущей главе, один из главных тезисов Лютера состоял в том, что человек порочен по своей природе и, следовательно, его усилия бесполезны. Кальвин точно так же подчеркивал греховность человека и построил всю свою систему на идее, что человек должен до последней степени смирить свою гордыню и — больше того — что целью человеческой жизни является исключительно слава господня, а собственных целей у человека быть не должно. Таким образом, Лютер и Кальвин подготовили человека психологически к той роли, которую ему пришлось взять на себя в современном обществе: он чувствует себя ничтожным и готов подчинить свою жизнь исключительно внешним целям. Если человек может превратиться лишь в средство для возвышения славы господней, а господь не отмечен ни любовью, ни справедливостью, то такой человек достаточно подготовлен и к роли раба экономической машины, а со временем и какогонибудь «фюрера».

Превращение индивида в средство достижения экономических целей коренится в особенностях капиталистического способа производства, при котором накопление капитала стало единственной целью экономической деятельности. Работают ради прибылей, но полученные прибыли не расходуются, а снова вкладываются в производство в виде нового капитала; этот возросший капитал приносит новые прибыли, которые вновь вкладываются в производство, и т. д. Разумеется, всегда были капиталисты, которые тратили деньги на роскошь, «проматывали» свои прибыли, но классические представители капитализма наслаждались работой, а не расточительством. Этот принцип накопления капитала — вместо его

использования в потребительских целях — явился предпосылкой грандиозных достижений современной промышленной системы. Без такого аскетического отношения к жизни, без стремления вложить плоды своего труда в развитие производительных сил экономической системы наш прогресс в овладении силами природы был бы невозможен. Именно этот рост производительных сил общества позволяет нам — впервые в истории — представить себе такое будущее, в котором прекратится непрерывная борьба за удовлетворение самых насущных материальных нужд. Таким образом, принцип работы ради накопления капитала объективно сыграл громадную положительную роль в развитии человечества. Но субъективно он заставил человека работать ради внеличностных целей, превратил его в слугу сооруженной им самим машины и тем самым усилил в нем чувство личной ничтожности и бессилия.

До сих пор мы говорили о тех индивидах в современном обществе, которые имели капитал и могли превращать его, свои прибыли в новые капиталовложения. Независимо от того, какими они были капиталистами — крупными или мелкими, — их жизнь была посвящена выполнению их экономической функции, умножению капитала. Ну, а что с теми, у кого капитала не было, кто должен был зарабатывать себе на жизнь, продавая свой труд? Психологический эффект их экономического положения был, по существу, таким же. Во-первых, их наемный труд означает, что они зависят от законов рынка, подъемов и спадов производства, эффективности технологических усовершенствований в руках их нанимателя. Наниматель непосредственно манипулировал наемными работниками и олицетворял для них высшую власть, которой им приходилось подчиняться. Особенно это относится к положению рабочих до и в течение XIX века. С тех пор профсоюзное движение дало рабочим определенную силу и тем изменило прежнее положение, при котором они были лишь объектом манипуляций.

противоречит тому факту, что современный человек, очевидно, побуждается к деятельности отнюдь не аскетизмом и не жертвенностью, а, напротив, крайним эгоизмом и своекорыстием. Как же совместить тот объективный факт, что он превратился в слугу чуждых ему целей, с его субъективной уверенностью, будто им движет собственный интерес? Как примирить дух протестантства, внушаемое им подчеркнутое самоотречение, с современной доктриной эгоизма, которая провозглашает, говоря словами Макиавелли, что эгоизм является мощнейшей движущей силой человеческого поведения, что стремление к личной выгоде сильнее любых моральных соображений, что человек скорее готов потерять родного отца, чем наследство? Быть может, это противоречие можно объяснить, предположив, что настойчивое самоотречение было всего лишь идеологической ширмой, а под ней прятался эгоизм, который нужно было скрыть? Такое предположение может оказаться в какой-то мере справедливым, но мы не считаем, что это полный ответ. Чтобы указать, где, по-видимому, скрывается разгадка, нам придется вникнуть в психологические тонкости проблемы эгоизма.<<72>>

С точки зрения теории здесь допускается ошибка в понимании природы любви. Любовь не создается каким-то специфическим «объектом», а является постоянно присутствующим фактором внутри самой личности, который лишь «приводится в действие» определенным объектом. Как ненависть — это страстное желание уничтожить, так и любовь — страстное утверждение «объекта»; это не «аффект», а внутреннее родство и активное стремление к счастью, развитию и свободе объекта любви.<<73>> Любовь — это готовность, которая в принципе может обратиться на кого угодно, в том числе и на нас самих. Исключительная любовь лишь к одному «объекту» внутренне противоречива. Конечно же, не случайно, что «объектом» явной любви становится определенная личность. Факторы, определяющие выбор в каждом отдельном случае, слишком многочисленны и слишком сложны, чтобы обсуждать их здесь; важно, однако, что любовь к определенному «объекту» является лишь актуализацией и концентрацией постоянно присутствующей внутренней любви, которая по тем или иным причинам обратилась на данного человека.

Дело обстоит вовсе не так, как предполагает идея романтической любви: что существует только один человек на свете, которого вы можете полюбить, что найти этого человека — величайшая удача в вашей жизни и что любовь к нему приведет вас к удалению от всех остальных людей. Любовь такого рода, которая может относиться только к одному человеку, уже самим этим фактом доказывает, что она не любовь, а садистско-мазохистская привязанность.

Возвышающее утверждение личности, заключенное в любви, направлено на возлюбленного как на воплощение всех лучших человеческих качеств; любовь к одному определенному человеку опирается на любовь к человеку вообще. А любовь к человеку вообще вовсе не является, как часто думают, некоторым обобщением, возникающим «после» любви к определенной личности, или экстраполяцией опыта, пережитого с определенным «объектом»; напротив, это предпосылка такого переживания, хотя такая предпосылка и возникает лишь из общения с конкретными индивидами.

Эгоизм — это не любовь к себе, а прямая ее противоположность. Эгоизм — это вид жадности, и, как всякая жадность, он включает в себя ненасытность, в результате которой истинное удовлетворение в принципе недостижимо. Алчность — это бездонный, истощающий человека колодец; человек тратит себя в бесконечных стараниях удовлетворить такую потребность, которая не удовлетворяется никогда. Внимательное наблюдение показывает, что эгоист, хотя он всегда усиленно занят собой, никогда не бывает удовлетворен. Он всегда беспокоен, его постоянно гонит страх где-то чего-то недобрать, что-то упустить, чего-то лишиться; он преисполнен жгучей зависти к каждому, кому досталось больше. Если присмотреться еще ближе, заглянуть в динамику подсознания, мы обнаружим, что человек такого типа далеко не в восторге от себя самого, что в глубине души он себя ненавидит.

Загадка этого кажущегося противоречия разрешается очень легко: эгоизм коренится именно в недостатке любви к себе. Кто себя не любит, не одобряет, тот находится в постоянной тревоге за себя. В нем нет внутренней уверенности, которая может существовать лишь на основе подлинной любви и утверждения. Он вынужден заниматься собой, жадно доставать себе все, что есть у других. Поскольку у него нет ни уверенности, ни удовлетворенности, он должен доказывать себе, что он не хуже остальных. То же справедливо и в отношении так называемой нарциссической личности, занятой не приобретением для себя, а самолюбованием. Кажется, будто такой человек любит себя до крайности; на самом же деле он себе не нравится, и нарциссизм — как и эгоизм — это избыточная компенсация за недостаточность любви к себе. Фрейд полагал, что при нарциссизме любовь отбирается у всех остальных и вся направляется на себя самого. Верна лишь первая половина этого утверждения: такой человек не любит не только других, но и себя.

Эгоизм познается — Наутилус

Многие люди мошенничают с налогами — в этом нет никакой тайны. Но многие этого не делают, даже если бы их не поймали — вот, , это странно. Или это? Психологи глубоко озадачены человеческим моральным поведением, потому что оно часто не имеет никакого логического смысла. Вы можете подумать, что мы должны быть просто благодарны за это. Но если бы мы могли понять эти кажущиеся иррациональными действия, возможно, мы могли бы поощрять их больше.

Не то чтобы люди не пытались понять наши моральные инстинкты; это одна из старейших проблем философии и теологии. Но что отличает проект сегодня, так это огромное разнообразие академических дисциплин, которые он объединяет: не только моральную философию и психологию, но также биологию, экономику, математику и информатику. Они не просто рассматривают обоснование моральных убеждений, но изучают, как мораль действует или не действует в реальном мире. Дэвид Рэнд из Йельского университета олицетворяет широту этой науки, начиная от абстрактных уравнений и заканчивая крупномасштабными социальными вмешательствами. «Я странный человек, — говорит он, — у меня есть нога в каждом мире, в создании моделей, реальных экспериментах и построении психологических теорий».

Добро или зло?: Великий философ эпохи Просвещения Жан-Жак Руссо (слева) утверждал, что моральное поведение является врожденным, в то время как Томас Гоббс, английский философ 17-го века, утверждал, что люди «порочны по своей природе» и должны быть защищены от самих себя правительствами. Википедия

В 2012 году он и два столь же широко мыслящих профессора Гарварда, Мартин Новак и Джошуа Грин, взялись за вопрос, который задавался такими же, как Томас Гоббс и Жан-Жак Руссо: что является нашим поведением по умолчанию, эгоизмом или бескорыстием? ? У всех нас есть трусливые инстинкты, которые мы должны сдерживать силой воли? Или мы в основном хороши, даже если иногда ошибаемся?

Они собрали данные из 10 экспериментов, большинство из которых использовали стандартный экономический сценарий, называемый игрой общественных благ. ¹ Группам из четырех человек, либо студентам американских колледжей, либо взрослым американцам, участвующим в онлайн-встречах, давали немного денег. Им было позволено поместить часть этого в пул, который затем был умножен и распределен равномерно. Участник мог максимизировать свой доход, ничего не вкладывая и просто делясь прибылью, но люди обычно что-то давали. Несмотря на искушение быть эгоистичным, большинство людей проявляли бескорыстие.

Нечеткость психологических идей затрудняет их проверку. Если результат эксперимента не соответствует вашей теории человеческого поведения, вы можете повозиться с определениями.

Эта находка была давно известна, но Рэнд и его коллеги хотели знать, насколько обдуманными были такие акты щедрости. Таким образом, в двух экспериментах испытуемых заставляли думать интуитивно или преднамеренно; в двух других половина испытуемых была вынуждена принять решение в условиях цейтнота, а половина – нет; а в остальных испытуемые могли двигаться в своем собственном темпе, и некоторые, естественно, принимали решения быстрее, чем другие. Если ваша утренняя поездка на работу является доказательством, люди, которые спешат, будут очень эгоистичными. Но было и наоборот: те, кто ответил быстро, поставили еще . И наоборот, когда люди тратили время на обдумывание или их поощряли обдумывать свой выбор, они давали меньше.

Исследователи исходили из того, что быстрые суждения раскрывают наши интуитивные импульсы. Наша интуиция, по-видимому, заключается в том, чтобы сотрудничать с другими. Эгоистичное поведение возникает из-за того, что вы думаете слишком много, а не слишком мало. Рэнд недавно подтвердил этот вывод в метаанализе 51 подобного исследования, проведенного разными исследовательскими группами. ² «Большинство людей думают, что мы интуитивно эгоистичны, — говорит Рэнд (основываясь на проведенном им опросе), — но «наши лабораторные эксперименты показывают, что если люди больше полагаются на интуицию, это способствует сотрудничеству».

Совместный импульс не ограничивается искусственной экспериментальной установкой. В другой статье Рэнд и Зив Эпштейн из Колледжа Помоны изучили интервью с 51 получателем Медали Героя Карнеги, которые продемонстрировали крайний альтруизм, рискуя своими жизнями, чтобы спасти других. ³ Участники исследования прочитали интервью и оценили медалистов в зависимости от того, насколько их мышление казалось интуитивным, а не обдуманным. И интуиция преобладала. «Я благодарен, что смог действовать, а не думать об этом», — студент колледжа, спасший 69-летнего— объяснила летняя женщина из машины во время паводка.

Итак, Рэнд привел веские доводы в пользу того, что люди интуитивно сотрудничают, но он считал эти выводы только началом. Одно дело выдвинуть идею и некоторые ее доказательства — многие исследователи прошлого делали это. И совсем другое — описать и объяснить эту идею в строгой математической форме. По иронии судьбы, Рэнд решил, что сможет лучше понять людей, если отойдет от изучения настоящих.

Подавляющее большинство психологических теорий являются вербальными: объяснения действий людей с использованием повседневного языка, возможно, с добавлением нескольких художественных терминов. Но слова могут быть неточными. Возможно, «сотрудничество интуитивно», но когда интуитивно понятно? И что именно означает «интуитивный»? Нечеткость психологических идей затрудняет их проверку. Если результат эксперимента не соответствует вашей теории человеческого поведения, вы можете поиграться с определениями и заявить, что все это время вы были правы.

Рэнд стремился создать количественные модели. «Наука занимается разработкой теорий, — говорит он, — а не составлением списка наблюдений. И причина, по которой формальные модели так важны, заключается в том, что если ваша цель — построение теории, важно, чтобы у вас были теории, которые действительно четко сформулированы и поддаются фальсификации».

Для этого он разработал компьютерную симуляцию общества — в основном The Sims. Эти модели представляют собой совокупность отдельных людей, описанных компьютерными «агентами», алгоритмами, которые фиксируют определенный набор характеристик, таких как склонность к сотрудничеству или отказ от сотрудничества. ⁴ Вы можете проводить контролируемые эксперименты над этими компьютеризированными гражданами, которые невозможно или неэтично проводить с реальными людьми. ⁵ Вы можете наделить их новыми личностями, чтобы посмотреть, как они себя поведут. Вы можете наблюдать социальные процессы в действии, в масштабе времени от секунд до поколений, вместо того, чтобы просто делать снимок человека или группы. Вы можете наблюдать за распространением определенных моделей поведения в популяции и тем, как они влияют на другие модели поведения. Со временем возникающие паттерны могут рассказать вам о крупномасштабном социальном взаимодействии то, чего никогда не сможет сделать лабораторный эксперимент с несколькими реальными людьми.

SIMS-ulator: Компьютерные модели на основе агентов, чем-то вроде The Sims, можно использовать для объяснения человеческого поведения, сводя его к простейшим элементам. Исследователи могут проводить эксперименты над компьютерными людьми, которые были бы неэтичными в любых реальных условиях.

Wikipedia

Одна из первых таких моделей, созданная в начале 1970-х годов, изучала жилищную сегрегацию. ⁶ Он представлял город как сетку квадратов 16 на 13, населенных двумя типами людей: звездами и кругами. Каждая звезда перемещалась в ближайшее место, в котором по крайней мере половина ее соседей также была звездами — у нее была небольшая склонность находиться среди подобных других. Круги сделали то же самое. Даже эти умеренные предубеждения быстро привели к абсолютной сегрегации с областями «все звезды» и «все круги» на доске — гораздо более резкому разделению, чем любой агент стремился. Исследователь, экономист Томас Шеллинг, использовал свою модель, чтобы объяснить расовую сегрегацию в американских городах. Район может расколоться на однородные участки, даже если отдельные жители почти не предвзяты. (Конечно, в действительности сегрегация также отражает откровенный расизм и явную политику исключения.) Работа Шеллинга стала примером того, как коллективное поведение группы может расходиться с желаниями любого отдельного агента.

Такие модели также использовались для изучения сотрудничества. В влиятельной статье 1981 года политолог Роберт Аксельрод запрограммировал агентов играть в простую игру под названием «Дилемма заключенного». ⁷ Два игрока должны решить, сотрудничать с ними или предать друг друга, и они получают очки в зависимости от своего выбора. Система подсчета очков настроена так, чтобы имитировать существенную дилемму социальной жизни. Вместе игроки работают лучше всего, если они оба сотрудничают, но каждый может максимизировать свой индивидуальный результат за счет другого, действуя эгоистично. Игра получила свое название от сценария, в котором полиция допрашивает двух воров, предлагая каждому награду за то, что он выдал своего сообщника. Воры не могут общаться, чтобы прийти к совместному решению; они должны принимать решения самостоятельно. Действуя рационально, каждый должен сдать другого. Но когда они оба действуют «рационально», они на самом деле получают наибольшее количество тюремных сроков.

Возможно, мы рождаемся со склонностью к сотрудничеству, но частое сотрудничество (с полезными результатами) необходимо для поддержания нашей доброжелательности.

Игра становится интереснее и больше похожа на реальную жизнь, когда вы играете несколько раундов с одним и тем же партнером. Здесь повторное сотрудничество лучше всего не только для обоих партнеров как единого целого, но и для каждого в отдельности. Однако вы все равно можете время от времени обманывать своего партнера для получения дополнительных очков, если это не приведет к более позднему предательству.

Какова же тогда лучшая стратегия? Чтобы выяснить это, Аксельрод запросил стратегии «Дилеммы заключенного» у математиков, биологов, экономистов, политологов, компьютерных ученых и физиков со всего мира. Аксельрод запрограммировал своих компьютеризированных агентов на эти стратегии и заставил их играть в круговом турнире. Некоторые стратегии были весьма изощренными, но побеждала простая стратегия, называемая «око за око».

Око за око напоминает человеческую взаимность. Он начинается с сотрудничества, а затем делает то же, что и другой игрок в предыдущем раунде. Агент, использующий эту стратегию, сначала протягивает оливковую ветвь. Если его противник отвечает взаимностью, он продолжает сотрудничать. Но если его противник обманывает его, агент «око за око» отменяет свое мирное предложение до тех пор, пока его противник не исправится.

Сочетая краткосрочное искушение быть эгоистичным с долгосрочными преимуществами сотрудничества, дилемма заключенного представляет собой идеальную модель человеческого сотрудничества, и Рэнд опиралась на работу Аксельрода, чтобы понять, почему эволюция могла благоприятствовать интуитивной самоотверженности.

ДИЛЕММА ЗАКЛЮЧЕННОГО: Эта классическая ситуация отражает существенный компромисс человеческого сотрудничества. Если два коррумпированных бизнесмена сотрудничают, они оба уйдут со своими нечестно нажитыми деньгами; но их непосредственным стимулом является отказ от сотрудничества.

Когда кто-то «дезертирствует» — сдавая своего партнера властям, — он оставляет себе эту прибыль, получая при этом дополнительную награду. Но когда оба следуют этим рассуждениям, оба оказываются в тюрьме. Сотрудничество хорошо, только если обе стороны сотрудничают, и вы никогда не можете быть уверены, что ваш партнер будет это делать. Кристофер X Джон Дженсен (CXJJensen) и Грег Ристенберг / Википедия

Рэнд и его аспирант Адам Беар рассмотрели вариант дилеммы заключенного, в котором матч-апы были либо одноразовыми, либо многораундовыми, выбранными случайным образом. ⁸ Компьютеризированные агенты оказались перед трудным выбором. В разовой игре они набрали больше очков, предав своего противника, тогда как в повторной игре сотрудничество имело больше смысла. Но неопределенность делала неясным, какая стратегия была бы лучшей. Затем Рэнд и Медведь добавили изюминку. Агент мог решить заплатить несколько очков в начале встречи — что представляет собой усилия по обдумыванию — чтобы выяснить, с каким матчем он столкнется, чтобы он мог адаптировать свою стратегию.

Агент должен был решить, перевешивает ли преимущество предвидения его цену. Цена наводки варьировалась случайным образом, и каждый агент был запрограммирован на максимальную цену, которую он был согласен заплатить; если цена превышала эту сумму, агент не получал никакой предварительной информации и вместо этого выбирал поведение по умолчанию, следуя своей «интуиции». Таким образом, моделирование учитывало разные типы личности. Одни агенты интуитивно сотрудничали, другие интуитивно предавали. Одни время от времени совещались, другие нет.

Полезны ли размышления? Это не сразу очевидно. Интуитивное мышление быстрое, но негибкое. Совещательное мышление может привести к лучшим результатам, но требует времени и энергии. Чтобы увидеть, какая стратегия оказалась успешной в долгосрочной перспективе, модель Рэнда и Беара смоделировала процесс эволюции. Большое количество агентов играло в эту игру друг с другом и либо размножалось, либо умирало в зависимости от того, насколько хорошо они справлялись. Этот процесс может моделировать либо генетическую эволюцию, либо культурную эволюцию, при которой слабые игроки на самом деле не умирают, а просто перенимают более сильные стратегии путем имитации.

Большинство из нас действительно хороши. А если нет, нас можно поощрить. Математика есть.

Как правило, одна стратегия охватывала население и заменяла альтернативы. Эта победоносная стратегия зависела от точных параметров игры. Например, Рэнд и Медведь варьировали вероятность того, что матчи будут состоять из одного или нескольких раундов. Когда большинство из них были многораундовыми, победившие агенты по умолчанию сотрудничали, но обдумывали, была ли цена правильной, и переключались на предательство, если обнаруживали, что участвуют в игре с одним выстрелом. Но когда большинство из них были одноразовыми, агенты, которые преобладали, больше не желали платить за размышления вообще. Они просто обманули своих противников. Иными словами, модель порождала либо осторожное сотрудничество, либо бескомпромиссное предательство.

Этот исход отличался недостатком. Агенты, которые всегда сотрудничали, обычно полностью вымирали. Точно так же почти ни один из наборов игровых параметров не благоприятствовал агентам, которые по умолчанию действовали двойно, но иногда были готовы обдумать ситуацию. Медведь и Рэнд сбитые с толку смотрели на эту асимметрию несколько недель.

Наконец-то они совершили прорыв. Они поняли, что, когда вы по умолчанию предаете, преимущества обдумывания — возможности сотрудничества — неопределенны, в зависимости от того, что делает ваш партнер. Когда каждый партнер задает вопросы другому, и каждый партнер учитывает вопросы партнера о себе, подозрение усугубляется до тех пор, пока кажущаяся польза от обсуждения не становится нулевой. Однако, если вы по умолчанию сотрудничаете, преимущества обдумывания — иногда эгоистичных действий — накапливаются независимо от того, что делает ваш партнер, и поэтому обдумывание имеет больше смысла.

Таким образом, похоже, что в человеческом инстинкте сотрудничать, но при необходимости приспосабливаться — доверять, но проверять, существует твердая эволюционная логика. Обычно мы сотрудничаем с другими людьми, потому что сотрудничество приносит нам пользу, а наш рациональный ум позволяет нам расшифровать, когда мы могли бы иногда получить выгоду, действуя вместо этого эгоистично.

Эта модель также сводит воедино недостающую часть более ранних исследований Рэнд об играх с общественными благами. В этом исследовании нехватка времени заставляла некоторых людей сотрудничать больше, но никогда не заставляла кого-то сотрудничать меньше. Эта асимметрия теперь имеет смысл. Единственные люди, которые продемонстрировали бы такое поведение, были бы теми, кто был готов размышлять, но по умолчанию пошел на предательство; нехватка времени выявит их макиавеллистские наклонности. Видно, такие люди редкость. Если кто-то в глубине души эгоистичен, рациональное обдумывание только сделает его еще более эгоистичным. И эволюционная модель показывает, почему. Перебежчики, испытывающие сомнения, быстро отсеиваются генетической или культурной эволюцией.

Когда дело доходит до того, чтобы заставить людей больше сотрудничать, работа Рэнд приносит хорошие новости. Наши интуиции не фиксируются при рождении. Мы разрабатываем социальные эвристики, или эмпирические правила межличностного поведения, на основе наших взаимодействий. Измените эти взаимодействия, и вы измените поведение.

Рэнд, Новак и Грин проверили эту идею в своей статье 2012 года. Некоторых испытуемых спрашивали, играли ли они когда-нибудь в подобные экономические игры раньше. Те, у кого был предыдущий опыт, не стали более щедрыми, когда их попросили мыслить интуитивно; они, очевидно, привыкли к анонимному характеру таких игр и усвоили новую интуицию. К сожалению, это было цинично: они могли сойти с рук, вымогая деньги у других. Точно так же испытуемые, которые сообщали, что не могут доверять большинству людей в своей жизни, также не становились более щедрыми, когда действовали на основе интуиции. Возможно, мы рождаемся со склонностью к сотрудничеству, но частое сотрудничество (с полезными результатами) необходимо для поддержания нашей доброжелательности.

К счастью, даже Гринч может увеличить свое сердце на три размера, как показал Рэнд в недавнем исследовании. ⁹ Во-первых, он попросил испытуемых играть в дилемму заключенного около 20 минут с разными противниками. Для половины испытуемых средняя игра длилась восемь раундов, что означает, что лучшей стратегией было сотрудничество; для половины средняя игра длилась один раунд, что препятствовало сотрудничеству. После этого все играли в игру общественного блага. Те, кто варился в сотрудничестве, дали значительно больше денег на второй фазе эксперимента, чем те, кто этого не сделал. Менее чем за полчаса их интуиция изменилась.

Как вы поощряете сотрудничество там, где сотрудничество не является нормой? На ум приходит корпоративная Америка. «Во многих ситуациях люди в основном вознаграждаются за предательство и восхождение по лестнице», — говорит Рэнд. Модельная работа Рэнда и Беара, в которой интуитивные перебежчики не доверяют друг другу настолько, чтобы даже подумать о том, окупится ли сотрудничество, указывает на ответ. Рэнд предполагает, что по крайней мере вначале стимулы могут исходить сверху, так что выгоды от сотрудничества не зависят исключительно от того, сотрудничает ли партнер. Компании могут предлагать бонусы и признание за полезное поведение. Как только сотрудничество станет социальной эвристикой, люди начнут сотрудничать, когда это приносит им пользу, но также и тогда, когда это не приносит им пользы. Самоотверженность станет новой нормой.

Когда самоотверженность является нормой, поощрение людей к быстрому принятию решений может выявить их лучших ангелов. Расширение этого исследования показывает, что мы рассматриваем быстрые или необдуманные акты щедрости как особенное проявление доброты, и что люди могут даже использовать этот сигнал стратегически. В недавней работе Рэнд и его сотрудники показали, что люди быстрее принимают решения о сотрудничестве, когда знают, что кто-то наблюдает, как будто зная, что другие будут судить о них по их рвению. ¹⁰ Помимо других загадок, Рэнд в настоящее время пытается распутать очевидный парадокс — стратегическое использование интуиции.

Работа Рэнд предлагает исправление тем мизантропам, которые заглядывают в сердца мужчин и женщин и видят тени. Большинство из нас действительно хороши. А если нет, нас можно поощрить. Математика есть.

Если вы думаете, что рассматривать жизнь как набор экономических игр и сотрудничество как замаскированный личный интерес звучит мрачно, на самом деле это не так далеко от того, что вы могли бы назвать добродетелью. «Когда я хорошо отношусь к другим людям, я делаю это не из-за какого-то расчета. Я делаю это, потому что это приятно», — говорит Рэнд. «Я утверждаю, что причина, по которой это приятно, заключается в том, что на самом деле это максимизация выигрыша в долгосрочной перспективе».

Затем Рэнд добавляет важное уточнение. «Приятно быть милым — , если только другой человек не придурок», — говорит он. «И тогда приятно быть злым».

Око за око.

Мэтью Хатсон — научный писатель, пишущий для Wired, The Atlantic, и The New York Times. Он является автором книги «7 законов магического мышления».

Ссылки

1. Рэнд, Д. Г., Грин, Дж.Д., и Новак, М.А. Спонтанная даяние и рассчитанная жадность. Природа 489 , 427-430 (2012).

2. Рэнд Д.Г. Сотрудничество, быстрое и медленное: метааналитические доказательства теории социальной эвристики и корыстных размышлений. Психологические науки Готовится (2016 г.).

3. Рэнд Д.Г. и Эпштейн, З.Г. Рисковать своей жизнью без задней мысли: интуитивное принятие решений и крайний альтруизм. PLoS One 9 , e109687 (2014 г.).

4. Смит, Э. Р. и Конри, Ф. Р. Агентное моделирование: новый подход к построению теории в социальной психологии. Обзор личности и социальной психологии 11 , 87-104 (2007).

5. Смальдино, П.Е., Каланчини, Дж., и Пикетт, К.Л. Развитие теории с помощью агентных моделей. Обзор организационной психологии 5 , 300-317 (2015).

6. Шеллинг, Т.К. Динамические модели сегрегации. Журнал математической социологии 1 , 143–186 (1971).

7. Аксельрод Р. и Гамильтон В. Д. Эволюция сотрудничества. Science 211 , 1390-1396 (1981).

8. Беар, А. и Рэнд, Д.Г. Интуиция, обдумывание и развитие сотрудничества. Труды Национальной академии наук 113 , 936-941 (2016).

9. Пейсахович А. и Рэнд Д.Г. Привычки добродетели: Создание норм сотрудничества и предательства в лаборатории. Наука управления 62 , 631-647 (2016).

10. Джордан, Дж.Дж., Хоффман, М., Новак, М.А., и Рэнд, Д.Г. Безрасчётное сотрудничество как сигнал благонадежности. Доступно в SSRN. (2016).

Получайте информационный бюллетень Nautilus

Самые новые и самые популярные статьи доставляются прямо на ваш почтовый ящик!

SCIRP Открытый доступ

Издательство научных исследований

Журналы от A до Z

Журналы по темам

Биомедицинские и биологические науки.
Бизнес и экономика
Химия и материаловедение.
Информатика. и общ.
Науки о Земле и окружающей среде.
Машиностроение
Медицина и здравоохранение
Физика и математика
Социальные науки. и гуманитарные науки

Журналы по тематике

Биомедицина и науки о жизни
Бизнес и экономика
Химия и материаловедение
Информатика и связь
Науки о Земле и окружающей среде
Машиностроение
Медицина и здравоохранение
Физика и математика
Социальные и гуманитарные науки

Публикация у нас

Подача статей
Информация для авторов
Ресурсы для экспертной оценки
Открытые специальные выпуски
Заявление об открытом доступе
Часто задаваемые вопросы

Публикуйте у нас

Представление статьи
Информация для авторов
Ресурсы для экспертной оценки
Открытые специальные выпуски
Заявление об открытом доступе
Часто задаваемые вопросы

Подпишитесь на SCIRP

Свяжитесь с нами

	клиент@scirp. org
	+86 18163351462 (WhatsApp)
	1655362766

	Публикация бумаги WeChat

Недавно опубликованные статьи

Подпишитесь на SCIRP

Свяжитесь с нами

клиент@scirp.